Но почему? Когда он уезжал, то сказал ей о своем намерении отправиться в Гарвард и уже оттуда пытаться взбираться по социальной лестнице, основав свое дело, дал ясно ей понять, что связывает свое будущее с большими городами, и у него нет ни желания, ни необходимости обрастать корнями.
– Но я люблю тебя, – плакала Холли, а он смотрел на нее пристальным взглядом, который не оставлял никаких сомнений. – Ты же говорил, что любишь меня, – шептала она в ответ на этот взгляд, – Ты же говорил, что любишь…
– Да, это так, – признавал он спокойно. – Но пойми… У меня другие заботы, другие планы. Какие ужасные жестокие слова.
Она плакала, умоляла его передумать, но он не слушал.
– Холли, тебе всего восемнадцать, у тебя вся жизнь впереди. Ты умная девочка. Ну неужели ты всерьез хочешь связать себя семьей, детьми… обречь на материальную и духовную нищету, от которой мы оба будем страдать, если поженимся.
Он причинил ей такую боль, что она отчасти поверила, будто заслужила это. Она была для него просто развлечением, вот и все – глупая, обожающая, наивная девчонка, с которой он мог проводить время, прежде чем начнет настоящую жизнь.
Она внутренне содрогнулась от отвращения, вспомнив, как себя вела… Не когда узнала, что он бросает ее, а задолго до того, когда отдавалась ему полностью и с радостью, когда дрожала от его прикосновений и плакала, просила, умоляла его овладеть ей.
В ней не было ни сдерживающих центров, ни каких-либо мыслей, что впоследствии она может горько пожалеть о тех минутах счастья.
А сейчас ей стало стыдно. Даже при мысли об этом у нее напрягались мускулы, как бы протестуя против ее собственной слабости. И она твердила себе, что никогда, никогда больше не даст поступить с собой так.
– Холли, как ты?
Она вдруг осознала, что концерт окончен, и все зашевелились на своих местах, наполняя зал приглушенными разговорами. Раздался звук отодвигаемых стульев, неприятно поразивший ее. Она неожиданно почувствовала, что все ее чувства обнажены.
Ей страстно захотелось сказать Джону, что слишком плохо себя чувствует, чтобы остаться на банкет, но гордость взяла верх. Как это будет выглядеть, если она уйдет сейчас? Люди сложат одно к одному… и догадаются о причине.
– Прекрасно, – соврала она. – Просто у меня немного болит голова.
Она с трудом встала, внешне спокойная светловолосая женщина, совершенно не подозревающая о внимании, которое она привлекает, или о причинах его.
А вот ее спутник это ощущал и в который раз думал о том, как сломать ту преграду, которая мешает ей воспринимать его как мужчину, а не как друга. Она всегда держалась спокойно и с достоинством, но в глазах была некоторая грусть. Она очаровывала и привлекала его не только поэтому. Она всегда так сдержанна и немногословна, так уравновешена, что ему хотелось видеть ее с распухшим от поцелуев ртом, со спутанными волосами, с тяжелым и томным взглядом, прерывисто дышащей, но он подавлял в себе желание взять и овладеть ею, понимал, что ей это будет неприятно и она этого не хочет.
Существуют женщины да и мужчины, которым не хватает сексуальной страсти, но, несмотря на ее холодность, ее отстраненность, он не считал, что Холли принадлежит к их числу, она напоминала ему ребенка, который, раз обжегшись, боится огня.
К ним приблизилась группа людей. Джон тронул Холли за руку, чтобы привлечь ее внимание.
Холли повернула голову и сразу же напряглась. К ним подходила, улыбаясь, женщина-депутат, а за ней шли еще двое или трое, и среди них Роберт… и, конечно же, Анджела.
– Холли. Вот ты где. Ты, наверно, помнишь Роберта. Ну, конечно, помнишь. Ведь они с Полом были большими друзьями. Ты слышала, конечно, что он купил Холл? Я стараюсь убедить его позволить нам использовать певческую галерею для концертов нашего хорового общества. Это было бы так великолепно.
– Но не сейчас, – услышала Холли сухой ответ Роберта. – Там полно жуков-точильщиков, и предстоят дезинсекционные работы.
Все засмеялись. Анджела с видом собственницы прижалась к руке Роберта. Неужели она не понимает, что выглядит смешно – в ее возрасте? Даже несмотря на то, что она весьма и весьма привлекательна в свои сорок с небольшим. Хватит, сказала себе Холли. Перестань сейчас же.
Она заставила себя изобразить улыбку, которой научилась для тех случаев, когда ей надо было представлять из себя процветающую женщину девяностых годов. Это была спокойная вежливая улыбка, которая говорила: да, я знаю, что я удачлива, да, я знаю, что хороша собой.
Она увидела, как Анджела пренебрежительно взглянула на нее с довольной улыбкой кота, наевшегося сметаны, и взгляд ее говорил: «Да, я женщина, а он – мужчина, и принадлежит мне».
Холли умышленно не смотрела в глаза Роберту и сказала как можно спокойнее:
– Здравствуй, Роберт.
– Здравствуй, Холли.
Ни звука о их недавней встрече, ни слова о ее успехах, ее метаморфозе из робкого подростка в процветающую светскую даму; а что, собственно, она ожидала он лишь только взглянет на нее и скажет: я всю жизнь жалел, что бросил тебя, я никогда тебя не забывал?..
Тронув легонько Джона за рукав, она извинилась и сказала, что просто умирает от голода и с удовольствием прошла бы в буфет, а сама ругала себя за свою глупость.
Все было в прошлом, все кончено еще десять лет назад. Какой смысл продолжать терзать себя?.. Никакого! Тогда почему все так происходит? Действительно, почему?
Холли все еще боролась со своими эмоциями, когда спустя десять минут они с Джоном вошли в зал для банкетов. Она заметила в другом конце зала Пэтси и Джеральда, Пэтси повернула голову и, завидев Холли, поспешила к ним.
И почему она решила, что вырез на ее платье слишком низкий, подумала Холли, увидев декольте Пэтси и шифоновую юбку, которая была такой прозрачной, что сквозь нее все просвечивало.
– А так раньше носили, – с вызовом ответила Пэтси, после того, как похвалила платье Холли, и привлекла ее внимание к своему. – Юбки раньше мочили, чтобы они облегали фигуру.
– Знаю, – сухо ответила Холли. – Я тоже читаю Джоржетт Хайер.
Пэтси хихикнула.
– Бедный Джеральд, я и не думала, что он будет так хорошо выглядеть в этих облегающих панталонах, из присутствующих здесь немногим бы это пошло.
Они немного отошли от мужчин. Холли стояла к ним спиной и была застигнута врасплох, когда Пэтси неожиданно прошептала ей в ухо:
– А вот Роберт бы смотрелся. Он прямо как кавалер времен Регентства, такой мужественный и величественный, правда?
Она не смогла сдержаться, бессознательно повернулась и уставилась на небольшую группу, привлекшую внимание Пэтси.
Роберт стоял к ней спиной, по всей видимости погруженный в разговор с Джеральдом, и, как будто почувствовав, что она смотрит в его сторону, обернулся и посмотрел на нее.
Ее сердце подпрыгнуло и замерло. Она почти не слышала, о чем говорили рядом, гул голосов заглушал ее мысли, и весь мир сузился до одного этого человека.
Странное ощущение беспомощности перед непреодолимым желанием подойти к нему сделали ее еще слабее. Она посмотрела ему в глаза, зрачки ее расширились, дыхание стало прерывистым, и все тело напряглось.
И вдруг между ними возникла Пэтси, игриво воскликнув:
– Роберт! Как приятно видеть тебя вновь! Мы с Холли только что говорили о том, что в нашем представлении из всех присутствующих здесь мужчин ты больше всех похож на великосветского ловеласа времен Регентства.
Она поддразнивающе улыбалась, держа руку на его рукаве и разглаживая несуществующую складку, намеренно не обращая внимания или не понимая убийственных взглядов, которые бросала на нее Анджела. Зная Пэтси, Холли подозревала первое. Она взглянула на Джеральда. Тот смотрел на жену со смешанным выражением негодования и раздражения. Бедняга, уж если он до сих пор не понял, что кокетство – неотъемлемая часть Пэтси, которая необходима ей как дыхание, то уже никогда не поймет.