– Новые убийства были? – спросила я. – Нет? Отлично.
Гейб вздохнула.
– Я верю тебе, Дэнни. Просто я… черт возьми. Ты знала, да? Знала, что это было ка пожирателя?
Я пожала плечами, глядя на ее стол. Что я могла ответить? Я должна была замкнуть этот круг, и я это сделала. Почему? Может быть, потому, что оказалась самой сильной, а может быть, просто по воле случая.
Какое это имеет значение? Все позади. Дело закончено. Я больше не слышу тихого шепота Кристабель. Надеюсь, там, где она сейчас, ей хорошо.
Из соседних комнат доносились телефонные звонки; я слышала, как кто-то повысил голос, добираясь до кульминации анекдота. Послышался дружный хохот. Меня окружали запахи людей, от которых я защищалась своим демонским ароматом.
Теперь я знала, как это делается.
– Прости, Гейб. Он был… это было…
Лежащий у меня на коленях меч тихо зазвенел. Откинув со лба прядь черных волос, я спрятала ее за ухо.
– Понимаешь, любой человек мне бы только помешал. Если бы ты направила мне на помощь отряд копов, от них мокрого места не осталось бы.
Странное дело: мой голос звучал твердо и уверенно. Я сглотнула слюну.
– Должно быть, еще в школе Келлер начал превращаться в естественного пожирателя, а Мирович только ускорил этот процесс. Скорее всего, Келлер думал, что его ка крепко спит и не проснется, поэтому считал себя в полной безопасности. Так он и прожил все десять лет, думая, будто Мирович погиб, и держась от Сент-Сити и «Риггер-холла» как можно дальше. Его дяде даже удалось раздобыть для себя дипломатическую должность в Пучкине – чтобы забрать с собой племянника, как я думаю.
«Вот почему мы не смогли о нем ничего узнать: вся информация, касающаяся дипломатов, обычно засекречена».
– А потом Мирович внезапно ожил, – сказала Гейб и поежилась. – О Гадес!
Я кивнула.
– Серебряные ожерелья стали своего рода астральной связью: надежной, незаметной и не поддающейся обнаружению. Раб-носильщик сам приводил Мировича прямо к дверям очередной жертвы. Ему даже не нужно было взламывать энергетическую защиту – они открывали ему сами, ведь у них тоже были серебряные ожерелья, реагировавшие на те самые глифы, которые сам же Келлер и начертил. Они-то думали, что защищают себя от Мировича, – и погибали, убитые своей же защитой.
А потом Мирович копался у них в мозгу, извлекая из него ту свою часть, которую у него забрали. Теперь понятно, почему ни одна из жертв не могла говорить: их мозг подвергался страшному насилию, последствия которого длятся очень и очень долго.
Вот что меня спасло: в моем мозгу не было ни одной частицы Мировича; кроме того, я отчаянно сопротивлялась, и он просто не успел разрушить мой мозг. Меня спасли воспоминания.
И конечно, Джафримель.
Я поежилась, вспомнив, как пальцы, длинные и скользкие, словно червяки, копались у меня в голове. Мне сразу стало холодно, но знак на плече начал испускать теплые волны, стараясь меня успокоить. Выпрямившись, я взглянула на лакированные ножны, лежащие у меня на коленях. Оттуда на меня смотрело мое искаженное отражение.
– Зачем же в таком случае он убил своего дядю? – спросила Гейб; откинувшись на спинку стула, она внимательно смотрела на меня.
Подняв глаза, я взглянула ей в лицо – и впервые увидела у ее виска седую прядь. Ничего, это всего лишь несколько волосков, Гейб по-прежнему полна сил.
Я пожала плечами.
– Здесь, в Сент-Сити, дядя стал для него помехой. Если бы полиция начала разыскивать всех бывших учеников «Риггер-холла», то дядя, скорее всего, вывел бы ее на верный след. Либо так, либо дядя сам начал о чем-то догадываться. Этого мы уже никогда не узнаем. Вот почему защитное поле дома, в котором жил Смит, оказалось целым: Келлеру просто не нужно было его взламывать.
И все же, если бы не Кристабель, я бы ни о чем не догадалась. Это она направляла меня, стоя за моим плечом. Впрочем, зачем гадать? Лучше спокойно отправить эту тайну в серую землю под названием «Не надо об этом думать».
Мы замолчали, хотя вопросы так и вертелись у нас на языке. Гейб не стала спрашивать, где я пропадала три дня после того, как уничтожила «Риггер-холл», где вымылась; она даже не спросила, как я себя чувствую. Вместо этого она держалась чуть отстраненно и холодно, с профессиональным спокойствием выслушав весь мой двухчасовой рассказ о последних событиях, который был записан на пленку. После этого мы смогли немного поговорить. Ну что ж, дело завершено. Преступление раскрыто.
Игра окончена.
– Дэнни, – сказала Гейб, пристально глядя мне в глаза, – ты… как-то изменилась. Я… я знаю, что для тебя значил Джейс. Так вот, если тебе захочется поговорить, если тебе что-нибудь понадобится…
– То я тебе позвоню, – кивнув, пообещала я.
Я увидела «гусиные лапки» в уголках ее глаз, увидела морщинки, которые постепенно начали появляться на лице. Странно – Гейб как-то быстро начала стареть; редкое явление для псиона. Ведь она – коп до мозга костей, который легко доработает до пенсии, а потом, возможно, устроится на работу в охрану. Но Гейб очень устала. Устала, несмотря на свое невероятное упрямство.
А я? Я никогда не состарюсь. Я всегда буду такой, как сейчас. Но когда Гейб умрет – кто будет меня помнить?
Значит, когда уже некому будет меня помнить, я тоже умру?
– Гейб, – сказала я и резко встала. Правая нога еще побаливала, несмотря на фантастическую способность моего тела к исцелению. Я начала мучительно подбирать слова. – Послушай, я же… понимаешь, я… будь осторожна, хорошо? Береги себя.
– Ты говоришь так, будто отправляешься на казнь, а не уезжаешь в отпуск, – рассмеявшись, сказала Гейб.
Возможно, в недалеком будущем ее ждет повышение, а пока она получила золотую медаль и серебряный диск – денежную премию за успешно раскрытое преступление. Теперь благодаря этому диску она сможет беспрепятственно обращаться за помощью в контору Николая, расположенную в самом центре города. Золотая медаль была наградой за отличную службу. Добавьте к этому хорошую премию, в которой Гейб не нуждалась, а также благосклонность Верховной Власти Сент-Сити, и вы поймете, что Гейб получила все награды, о которых можно было мечтать. А это значит, и я теперь смогу спокойно отдохнуть, зная, что Гейб ничто не угрожает.
Оставался последний вопрос.
– Как Эдди? – спросила я.
Гейб пожала плечами.
– Нормально. Думаю, внимательно следит за расследованием.
Я кивнула. Хорошая новость.
– Скажи ему… скажи ему, я убила Мировича, убила собственной рукой. Он больше не вернется. – При звуках имени Мировича желудок сразу напрягся; последние отзвуки шелестящего шепота директора слабо отозвались в самых дальних уголках мозга. – Передай ему, что Данте дает слово: Мировича больше нет.
Гейб задумчиво кивнула; изумруд на ее щеке вспыхнул.
– Дэнни, – мягко сказала она, словно забыв, что мы находимся в ее офисе. – Послушай, я… мне очень жаль. Если ты… в смысле, если…
Я нахмурилась. Затем шагнула вперед и положила меч на стул, с которого только что встала. И распростерла руки. Секундное замешательство – и Гейб бросилась ко мне, крепко меня обняв. Она была такой маленькой, что, не достав до плеча, уткнулась мне в грудь, но я все равно крепко прижала ее к себе. Она ответила мне столь же крепким объятием.
– Ты моя подруга, Гейб, – срывающимся голосом прошептала я. – Майнутш.
– Майнутш, – как эхо, отозвалась она. Потом шмыгнула носом, словно у нее был насморк. – Ты уж мне поверь. А теперь – уходи, отправляйся в свой отпуск. Если я тебе понадоблюсь – звони.
– Ты тоже. Передай привет Эдди.
Мы разжали руки. Я подхватила свой меч. Повернулась. Сделала четыре шага. Пятый оказался самым трудным. Но я его сделала. Я уже заворачивала за угол, когда Гейб меня окликнула:
– Дэнни! Последний вопрос.
Я обернулась, рукоятью меча отбросив с лица прядь волос. Мой изумруд коротко вспыхнул.