- Да, растет мужик,- философским тоном соглашался отец.
- Володичка! - шепотом взрывалась мама.- Какой такой мужик, ну какой? Он же еще мальчик! А как он стал относиться к своим любимым кошкам? А к собачкам?! Да он перестал таскать их домой! Слышишь- даже перестал гладить их на улице! И мясо в тарелке нынче съедает сам, не прячет для уличных питомцев... За последний месяц в подъезде ни одной новой кошки не появилось. Правда, за той матерью-одиночкой, которую он приволок еще до своего... вырастания, ухаживать продолжает.
- Вот видишь,- успокаивающе вставлял отец.- Значит, не все еще потеряно. Глядишь, через месяц-другой оклемается и снова начнет лизаться со всеми кобелями и сучками в микрорайоне...
- Да что ты говоришь?! - на грани визга взрывалась мама.- Как ты можешь, Володя? С мальчиком творится что-то непонятное! Вырос за один день... И я даже не знаю - как, почему? Ему как гормон роста вкололи...
- А ты своди его на анализы,- хихикая, предлагал отец.
- Уже. Сводила, заставила сдать все, от а до я.
- Ну и как? Надеюсь, хоть глистов у мальчика нет? - Выдав эту фразу, отец почему-то всегда заходился в кашле.
- Да как ты можешь?! - возмущалась мама-доктор.- Мальчик вырос за один день, мальчик перестал тащить в дом всякую животину с улицы, а ты еще и издеваешься?!
- Помнится, как раз об этом ты раньше и мечтала,- педантично вставлял в разговор папа-геолог.- Помнишь, что в нашей квартире творилось прежде? До, как ты говоришь, "вырастания за один день"?
- Да-а... - рассеянно вздыхала мама.- Только гадюк у нас тут и не было. Вспомни, Володя,- в доме перебывало аж восемь крыс, то ли диких, то ли домашних, один уж, подыхающий еж, которого мне пришлось лечить...
- Это расширило твою квалификацию,- насмешливо замечал отец.- Ты у нас теперь педиатр с ветеринарным уклоном. Даже с глубоким ветеринарным уклоном...
- Ты ж еще и хиханьки хихикаешь! - взлетал в этом месте на целую октаву вверх голос мамы.- Лучше бы о своих делах позаботился, чем надо мной издеваться...
Вот приблизительно такие разговоры и протекали чуть ли не каждый вечер на кухне Кановниных - и протекать они начали аккурат после возвращения Се-реги из достопамятной Империи Нибелунгов. И в этом месте отец всегда замыкался.
Дела у него сейчас и вправду были не очень. Об этом Серега узнал именно из кухонных бесед. До этого, кстати сказать, он даже не подозревал, насколько шатко финансовое положение его семьи...
Отец молчал, а мама продолжала дрожащим шепотком печалиться о том, как трудно сейчас воспитать из мальчика действительно интеллигентного мужа... Такого, чтобы понимал, кто его мать и как с ней надо обращаться, не качал мышцы, как субъекты, которых порядочное воспитание, увы, так и не коснулось. Чтобы не хамил, не пил водку, не смотрел порнуху, не интересовался нехорошими девочками, а вместо этого читал бы книжки, учился на отлично и оставался всегда мягким и приветливым...
В этом месте Серега отрывался от слушания и предавался своим собственным мыслям. В основном они касались его самого. В отличие от мамы он четко знал, что изменения в росте и ширине плеч у него произошли не за один день. Просто между утром, когда мама оставила его наедине с "черненькими брючками" (в простонародье называемыми черными джинсами) и полуднем того же дня, когда он, перемерив всю свою одежду, вдруг обнаружил, что его гардероб больше на него не лезет,- между этими двумя моментами пролегло несколько недель, проведенных в неведомом мире с неведомыми координатами. Где было и на чем взгляд заострить и на чем плечи нарастить. Ой вы мускулы стальные, пальцы крепкие мои...
И надо сказать, что в отличие от мамы он не видел в произошедшем с его телом ничего плохого. Наоборот, от случившихся изменений наблюдались одни только сплошные плюсы - это по его личному мнению. В колледже давнее прозвище Сируня теперь позабылось раз и навсегда. И всего за один месяц. А понадобилось для этого совсем немножко - всего лишь несколько капель крови из энного количества носов (принадлежавших, правда, достаточно широкому кругу лиц) и две-три завернутых за спину руки - и все, позорная кличка исчезла из употребления и памяти окружающих. Исчезла прямо как прошлогодний снег - растаяла, сгинула, и все тут...
И теперь к нему в колледже вообще никак не обращались - просто овевали настороженно-уважительными взглядами и обходили по широкой дуге. Ну, собственно, Серега от этого и не плакал. Не тянуло его что-то нынче общаться со сверстниками-земляками.
И вообще жилось ему в своем собственном мире после возвращения домой затхло и скучно. Мир недоразвитого капитализма для каждой отдельно взятой личности предлагал места ровно столько, сколько нужно для одного очень даже неглубокого вдоха - но вот для доброго рыцарского замаха места, увы, здесь не было. В переносном, конечно, смысле - "для доброго рыцарского замаха". Хотя иногда хотелось в самом прямом смысле размахнуться и вдарить... Но и думать нельзя было о том, чтобы, к примеру, взять да и прикончить добрым ударом меча или кинжала своего обидчика-супостата - действо в Империи Нибелунгов для него вполне позволительное. И даже осененное вящим почтением всех окружающих вассалов - как же, герцог Де Лабри в очередной раз изволит вершить свой скорый и праведный суд... Там, в Нибелунгии, для него единственной заботой было сохранить во время и после суда собственную шкуру. Выжил, победил - и ладно, борись с очередными недругами. Здесь же за попытку восстановить справедливость подручными средствами сэр и милорд Де Лабри рисковал загреметь в тюрягу под громкие фанфары. В "позорное узилище", выражаясь языком Клоти. От этого имени, кстати, по сердцу будто кто горячим ножом проводил...
В Нибелунгию хотелось аж до бешеного крика. Но пути назад - во всяком случае, явного и ощутимого- не было. Поэтому он уже привычно затолкал поглубже свою тоску по покинутому миру и переключился на мысли о приятном. Вот, скажем, физкультура. Тренер пребывал от его перемен в совершеннейшем восторге, ибо отжимался Серега теперь ровно и бесперебойно, прямо как достославный агрегат из песни "Ты агрегат, Дуся". И по канату лазил, как Тарзан, и прочие нормы сдавал на высочайшем уровне...