Небо, небо… Рубин, освещенный Саэто, стал сегодня еще ярче. И еще больше. Сколько же еще ночей до него? Пять? Шесть?
После 272-й ночи
Воля начала изменять мне. Я едва не увидел сегодня сон (я запретил себе сны!), а проснувшись, едва не посмотрел в ненавистный задний иллюминатор. Сородичи наблюдают за мной, и я не желаю выказывать им свою слабость.
Сегодня рубиновый шарик в иллюминаторе астронавта-смертника стал еще больше. Ала ждет меня…
Проклятье. Ноет что-то в груди. Сердце? Робость? Наконец-то я узнал, что это такое, если это оно. Правда ли я боюсь увидеть то, что сегодня начало было мне сниться? Своими глазами узреть картину, с которой ни в какую не хочет примириться разум?
Оу, братишка, это смешно! И нелепо. Смирись, ты это все равно увидишь, очень скоро увидишь!
273-я ночь
Решил не спать. Свет в челноке автоматически отключался в определенные часы, но я прекрасно вижу и в темноте. Как все бывшие заключенные. Мне ли жаловаться после стольких циклов, проведенных в одиночке?
Тот человек, который приходил в мою камеру не для того, чтобы свести со мной счеты, а вообще непонятно для чего, сказал мне сущую ерунду. Я ему не верю. Будь он прав, я бы помнил хоть что-то о каких-то прошлых своих злодеяниях, а я не помню ничего. Значит, ничего такого не было. Прожив единственную жизнь, все умирают безвозвратно, кто-то раньше, кто-то позже. Мне вот выпало раньше. Но я не жалуюсь. Не всякому есть что вспомнить даже в девяносто лет, а я могу надиктовать на сотню романов в свои тридцать четыре.
А еще мне представилась возможность вырваться и умереть на родине, что я и сделаю, как только прилечу. Неужели они думают, что я кинусь исполнять их дурацкие, больше похожие на розыгрыш, условия?!
После 274-й ночи
Шар Алы занимает все пространство во всех фронтальных иллюминаторах челнока.
Наверное, теперь эти недоноски жалеют, что дали мне шанс. Да я подох бы от зависти, глядя на себя оттуда, откуда молча взирают сейчас на меня они. Увидеть родину хотя бы напоследок!
«…Великий созидатель Тассатио должен сотворить на Але имя нашего народа на универсальном языке искусства».
Как бы не так! Пафосные идиоты! Дайте лишь ступить на рыжевато-бурый грунт, погладить высохшую траву… все равно запасов воздуха хватит ненадолго. Веселенькую смерть уготовили мне сородичи! Сделаю я все, что от меня зависит, как же!..
По прошествии 3-х часов
Я сделал бы это, сделал. Клянусь всем святым, если оно есть! Но все пошло не так, как я рассчитывал.
Челнок грохнулся в пыль как раз посреди руин города. Моего города, Гатанаравеллы. Они сделали это нарочно, ублюдки, они специально рассчитали место приземления, чтобы даже если я не сдурею во время перелета, то наверняка тронусь умом по прибытии.
Когда багровые клубы осели и улеглись, а рыжий туман рассеялся, я понял: из всех построек остались только самые большие наши храмы. Темные силы! В каком виде они были!..
Я выкарабкиваюсь наружу, тяжело дыша в свой шлем — больше от волнения, нежели от плохой подачи кислорода, который нужно беречь.
По правую руку от меня в почве зияет дыра — почти идеально круглая, пятьсот-семьсот тысяч ликов в диаметре, со вздыбленными краями — как огнестрельная рана на трупе.
Слева, за меньшим храмом, плюется огнем гора. Гигантская, даже на таком расстоянии видно, что гигантская. До катастрофы ее не было. В застывающей лаве тонут руины того местечка, в котором когда-то был парк. Помню, именно там я ваял свои самые лучшие скульптуры, когда был молодым и глупым.
Здравствуй, моя мертвая Ала! Чего молчишь?!
Смотрю под ноги и обливаюсь ледяным потом: ни сухой, ни замороженной, ни живой травы нет под подошвами моих громадных сапог. А я самонадеянно ожидал потрогать ее напоследок… Прежде, чем сдеру с себя шлем…
Впервые за эти годы я пользуюсь своими способностями не с целью разрушения и понимаю, что теперь наверняка обречен на кошмары.
Я вижу, как после страшного удара метеорита сокрушается все. С Алы срывает покровы, воду, воздух, куски скал. И все это швыряет в никуда, в ледяную пустоту.
Скоро мы с вами встретимся, сородичи, принявшие смерть и не изменившие Але…