1. Причину своего визита он несомненно скрыл.
2. Он не проводит никаких исследований в ЦНИИ.
3. Он не живет в том же доме, что и Валери.
Кроме того, в ее альбоме с эскизами имеется его портрет.
Теперь Даниэлю остается только спросить Валери: при каких обстоятельствах она нарисовала Дюпона? А на это он еще не мог решиться.
Если между ними все же существует какая–то связь, то почему она не сказала об этом?
В таком случае за Дюпоном будет еще и четвертая ложь.
Мысли Даниэля следовали дальше: в любом случае Дюпон особо интересовался Валери, и не так, как он утверждал. Если бы только он знал ее, а она его — нет, она не нарисовала бы его портрет. Конечно, Даниэль не должен ее винить, так как у нее была привычка рисовать каждого, кто ей встречался: пассажиров автобусов, посетителей кафе, попугая в ресторане. Но с другой стороны, нельзя же поверить, что ее встреча с Дюпоном была случайной. Даниэлем овладело смутное предчувствие, что его втянули в какую–то интригу, автора и цели которой он не знал. При этом вся авантюра, если отбросить ее пагубное психологическое воздействие, была только смешной и нелепой. Во всяком случае, Валери не приняла ее всерьез. Даниэль еще раз перечитал написанное. Он оказался в удивительной роли героя своего собственного романа, героя, поступки которого от него, автора, не зависели. Он уже не мог рассматривать поступки с точки зрения постороннего человека. Так же и посторонний наблюдатель мог бы почувствовать страх, который вызывался скорее инстинктивно, чем на основании точных фактов. Удалось ли ему написать так, чтобы читатель смог разделить эти чувства? Вдруг у него мелькнула мысль, и он заправил в машинку чистый лист.
«Дорогой Морис!
Мое интервью в «Криминалистике“ поставило меня в положение, о котором я хотел бы узнать твое мнение. В прилагаемой рукописи я все честно изложил.
Честно говоря, я как–то необдуманно принялся за этот роман. Намерения персонажей, их мотивы и их взаимоотношения мне самому не совсем ясны, и я зашел в тупик. Но мне кажется, что тема довольно занятная, только я не уверен, правильно ли я за нее взялся. Не сможешь ли ты просветить меня на этот счет?
Ты знаешь, как я ценю твое мнение, может быть, на этих днях нам удастся вместе поужинать?»
Даниэль решил использовать впоследствии это письмо, как начало своего романа, но сперва он хотел узнать мнение Мориса об этом странном случае.
ГЛАВА 2
…Использовать это письмо, как начало своего романа. Но сперва он хотел узнать мнение Мориса об этом странном случае.
Морис Латель перевернул последнюю страницу рукописи, занимавшей почти тридцать листов. Он сразу узнал безукоризненный шрифт «Смит–Короны».
Сначала чтение его развеселило, но затем он все больше и больше удивлялся содержанию рукописи. Текст был весьма оригинален, так как автор участвовал в событиях как главное действующее лицо и писал о себе, как о постороннем, в третьем, лице.
— Сумасшедший парень этот Даниэль, — вслух проговорил он и стукнул кулаком по столу.
Милорд, спавший в кресле, со скучающим видом открыл глаза.
— Хотел бы я знать, действительно ли он не знает, что дальше писать в своем романе, или просто мистифицирует меня?
Милорд тихо мяукнул и снова закрыл глаза.
— Видно, это не произвело на тебя сильного впечатления, — сказал Морис.
Он имел обыкновение делиться со своим четвероногим другом нерешенными проблемами. Таким образом ему часто удавалось найти правильное решение, к которому простое размышление не приводило.
Морис был высокого роста, и у него была приятная внешность. Когда он не был зол, то походил на Милорда с его бархатистыми лапками, но когда бывало нужно, мог показать и когти. Он подошел к коту и погладил его пушистую шерстку.
— Если он действительно попал в тяжелое положение, мы должны ему помочь, не правда ли? Так?
Ответ на этот вопрос было не так просто отыскать.
— Нужно все же найти решение, начнем сначала.
Он заметил, что Милорд снова задремал.
— Ну, я вижу, тебя это не интересует.
Лателю было сорок два года, и он очень любил своего кота и свою профессию. На втором месте стояла его квартира. Она была обставлена с утонченным вкусом: многочисленные гобелены и ковры приглушали все звуки. Но, естественно, превыше всего для него была Изабель. Она была частицей его «Я», неразрывно связанной с ним, как сердце или мозг.
Войдя к ней в комнату, он нашел ее стоящей перед зеркалом. Она приветствовала его словами:
— Доброе утро, любимый кузен.