Пятнадцать месяцев назад, в воскресенье, после обеда во Вьевре случилось происшествие, взволновавшее весь округ. Некий Давид Шнеберг был убит на своей вилле около реки. Шестидесятилетний старик был владельцем кожевенного дела на площади Оперы в Париже. Со времени смерти жены он жил в одиночестве. Девушка–прислуга нашла его труп в понедельник утром.
— Девушка не жила в его доме?
— Жила. Но по воскресеньям она всегда уезжала к своим родственникам в Сен–Уан. Алиби было в порядке.
— Время преступления?
— По мнению судебного врача, в воскресенье между четырнадцатью и восемнадцатью часами.
— Орудие убийства?
— Тупой предмет, которым пробит череп.
— Что за предмет?
— Он не найден.
— Мотив?
— Неизвестен.
Вопросы Фушероля были краткими и немногочисленными. Они касались только существа дела. Комиссар предстал перед Морисом совершенно в ином свете.
«Почему, собственно говоря, он просил меня приехать?» — подумал Морис. Оба случая, казалось, не имели ничего общего. Он не нашел ответа на этот вопрос и был вынужден ограничиться ролью слушателя.
— Что–нибудь было украдено? — спросил Фушероль.
— Это не было установлено. Давид Шнеберг сам вел свои дела. Каждое утро он уезжал в Париж, а вечером возвращался во Вьевр. Возможно, он хранил у себя ценные вещи и крупные суммы денег, но этого никто не знал.
— Его знакомые?
— Он жил замкнуто и не имел друзей.
— Любовницы?
— Не было. После смерти жены он больше предпочитал выпивку.
— Подозреваемые?
— Свидетель видел поблизости неизвестного за рулем «Ягуара». Опознать его не удалось.
Разведя руками, полицейский выразил свое сожаление:
— Убийство все еще не раскрыто.
Фушероль иронически посмотрел на Мориса.
— Совершенно идеальное убийство или случайное стечение обстоятельств, благоприятных для преступника? Либо речь идет об особо интеллигентном убийце, либо ему просто повезло? В связи с этим случаем можно возобновить спор между убийцей и Морэ.
Морис промолчал. Лейтенант вежливо улыбнулся.
— Хорошо, — пробурчал Фушероль. — Ну, перейдем к свидетелю.
— Маноло Саншец, тридцати семи лет, испанский подданный, по профессии каменщик, проживает во Вьевре, — читал протокол лейтенант. — Женат, четверо детей, репутация хорошая. Здесь его показания, которые он дал в день обнаружения преступления.
Комиссар бегло просмотрел бумагу, отпечатанную на машинке, и протянул ее Морису.
— Прочитайте это.
Показания Маноло Саншеца, сформулированные и записанные участковым полицейским, были сухими и бесстрастными.
«В воскресенье, двенадцатого июня, я вскапывал свой огород, расположенный на улице Ферье. В шестнадцать часов, когда работа была закончена, я сел на свой мотоцикл. Мне надо было заправиться горючим, и я поехал на заправочную станцию на улице Сакле. Когда я туда приехал, там заправлялся красный «Ягуар“. Я очень интересуюсь спортивными автомобилями, а этой марки еще не видел. Ожидая своей очереди, я осмотрел машину. Я не обратил внимания на номер, но помню, что машина была парижская, так как номер заканчивался цифрами 75. Машиной управлял мужчина, и он сидел в тот момент за рулем. Я заправился и пошел в кафе. Там я находился около получаса, не больше, затем поехал домой. Когда я проезжал мимо дома Давида Шнеберга, то я еще раз увидел «Ягуар“. Он стоял поблизости от ворот сада, и в нем никого не было. На заправочной станции я, правда, видел водителя, но не могу его описать. Если мне покажут его фото, то я его определенно узнаю».
— И он узнал его?
Полицейский кивнул.
— Да. Узнал вчера в газете. Саншец — поблизости. Позвать его?
— Да, и сейчас же, — ответил Фушероль и поднялся.
Полицейский подошел к двери и крикнул:
— Маноло Саншец!
В комнату вошел темноволосый мужчина с мохнатыми бровями и обветренным лицом. На нем была тесная праздничная одежда.
— Саншец, — сказал лейтенант, — расскажи, пожалуйста, комиссару то, что ты вчера вечером говорил мне.
Испанец с серьезным видом развернул газету, которую держал в руке, положил ее на письменный стол и проговорил с сильным испанским акцентом:
— Мужчина в «Ягуаре» был — вот этот!
Толстым опухшим пальцем он показал на портрет Даниэля Морэ.
ГЛАВА 13
Если бы флаг на плакате вдруг заколыхался на ветру, то Морис удивился бы не больше.
— Это был он! Я могу в этом поклясться! — уверял Саншец. Испанцу сказали, что он больше не нужен, и он покинул кабинет, исполненный достоинства. Он был вполне уверен в своем заявлении.