Константин пришел ему на помощь.
— Милый Франц, в свое время я окончил институт… Нет, целых два: сначала технологический, затем — юридический. Я мечтал сделать карьеру, и поначалу у меня это неплохо получалось. Я боялся потерять работу, поссориться с начальством, нарушить, до мозга костей ложный в этой стране, кодекс чести. Затем, в силу моей работы, мне стали попадаться люди, которым, как говорится, я со своим образованием не годился в подметки. Они были уничтожены системой, унижены, лишены всего, тем не менее, они оставались самими собой. Много чего этому предшествовало. Сейчас нет времени рассказывать, но тогда я плюнул на дикие условности, придуманные преступниками с партбилетами, и решил оставаться самим собой. Нелегально я раздобыл копировальную технику и целых десять лет стал жить другой жизнью. Если нам с Татьяной удастся выбраться на запад, множество людей, проживающих ныне там, снимут предо мной шляпу.
Они слушали, затаив дыхание. У Тани, которая тоже впервые слышала историю Константина, блестели глаза.
XIX. Проделки “сталинских орлят”
Начальник тюрьмы, полковник Петренко, не отходил от телефона.
— Господи, я давно на пенсии, зачем мне все это? — то и дело выкрикивал он, бегая из угла в угол по обширному кабинету.
Убийство в тюрьме дознавателей Лежнева и Векслера было первым ударом. Ему показалось, что под ним разверзлась земля, и он очутился в том месте, которое с приходом старости ему все чаще снилось. Второй удар чуть не привел его к инфаркту.
Частые звонки приносили малоутешительные вести. Его почти не обрадовало сообщение о том, что с девяти сбежавших, троих уже поймали. После каждого сообщения о поимке он, перебивая докладчика, бешенно орал в трубку:
— Голову оторву! Харасанова поймали или нет?!
Услышав отрицательный ответ, он скрипел зубами и хрипел в трубку:
— Бар-р-р-р-а-ны херовы, вам только скотину пасти!
Привели добровольно сдавшегося Валентина. С плаксивой физиономией он стоял перед начальником тюрьмы, заламывая пальцы. Петренко выпроводил охранника, приблизился вплотную к Валентину и маленьким кулачком ткнул в лицо.
— Говори, пидар, где он прячется, говори, сука!.. Если скажешь — атпущу, не скажешь — пойдешь в пресс-хату.
— Гражданин начальник, я сам пришел. Честное слово не знаю, — гнусавил тот, размазывая по лицу кровь.
— Где вы расстались?.. Не может быть, чтобы он ничего не сказал… Отвечай, паскуда! — задыхался Петренко, пиная до смерти напуганного заключенного.
Убедившись, что тот действительно ничего не знает, он нажал кнопку звонка. Вошел дежурный.
— Уведи этого козла в сорок пятую, и скажи Быку я разрешил… К вечеру получит пакет шалы[38].
— А-а-а-а! — Валентин взвыл. — Гражданин начальник, я же сам пришел, не надо!
Он знал, что в тюрьме имеются так называемые пресс-хаты, где профессиональные убийцы занимаются привычным ремеслом. Непокорных, в чем-то провинившихся заключенных бросают в такие камеры. Находящиеся там уголовники, с согласия начальства, за чай или анашу до смерти избивают “гостя”. Истязание, как правило, длится несколько дней. После такой обработки заключенному остается только одно: отбитые внутренности, затем смерть в камерах тюремной санчасти.
Плачущего Валентина увели. Петренко сел за письменный стол и принялся теребить пшеничные усы.
По внешнему виду начальнику тюрьмы можно было дать пятьдесят лет. На самом же деле, ему было за семьдесят. Худощавый, невысокого росточка, Петренко Иван Григорьевич начал свою карьеру в тридцать втором году. Уже в те годы, будучи следователем НКВД, он имел право петушком бегать вокруг очередной жертвы и безнаказанно тыкать сухим кулачком в зубы. Его добродушное лицо, украшенное пшеничными усами, уже тогда умело невинно улыбаться, когда под Жмеринкой, в районе деревни Ров, он собственноручно посылал пулю за пулей в затылок очередного “врага”. Подводили только глаза. Опытному человеку все же можно было определить в белизне этих глаз прямые наклонности садиста.
Когда началась война, работы тоже было много. Так много, что по вечерам правая рука начинала отекать. Его жене, Петренко Марье Григорьевне, приходилось делать ему травяные припарки.
В 1944–1945 годах работать стало полезней и легче. После освобождения городов в населенные пункты вступали его родные подразделения. “Тяжкий труд” кагэбиста скрашивался тем, что на Родину можно было отправлять машины, доверху набитые немецким барахлом.