В промасленном полотенце у него “Бог войны”[41]. За него таллинским ребятам он сгрузил “тонну”[42], за него он бы отдал и пять, настолько это классное оружие.
За него он много выстрадал. Таллинских барыг взяли после него через год. Дешевые, как все из этой породы, они перегрызлись между собой, вспоминая все, что можно было вспомнить.
Его привезли из зоны в тюрьму. Следователь, совместно с таллинским, выбивал из него печень и лагерную пыль. Теперь все уже в прошлом, а парабеллум остался.
“Сегодня ночью я поставлю на уши первого попавшегося “насоса”[43]. Мне нужны и “кишки” и бабки.”
На улице уже темнеет. “Это хорошо. Моя прическа плюс одежда вызывают массу любопытных взглядов”.
После выпитого пива и съеденного беляша его мучит жажда. Василий входит в магазин, направляется в отдел “Соки, воды”. Протягивает толстой продавщице последние деньги, десять тэньге, просит стакан сока. Она наливает полстакана мутной жидкости, отворачивается и сердито говорит: “Проходите. Кто следующий?”
Сок стоит пять тэньге, он дал ей десять. Еще раз смотрит на ценник и вежливо к ней обращается:
— Девушка, с вас пятерка сдачи.
Ее физиономия наливается кровью, вареники ярко накрашенных губ раздвигаются, обнажая два ряда золотых зубов.
— Чего, чего? Какие сдачи? Ты дал пять!
Он не желает скандала, но пятерка ему нужна, чтоб купить проездные талоны.
— Мать, взгляни на тарелку. Вон моя десятка лежит сверху.
Она, наглая как сто педерастов:
— Мало ли сколько у меня в тарелке десяток. Пошел отсюда, или я милицию вызову.
Он начинает злиться. Она определила откуда он, поэтому ничего не боится.
— Мать, имей совесть, — делает последнюю попытку, — ты ведь снимаешь последнюю рубашку…
— Тамара! — машет она толстой лапой, пальцы которой унизаны золотыми перстнями, — позвони в милицию, тут ко мне зэк пристает.
— Ухожу, ухожу, — улыбается он, и твердо про себя решает: “Именно ты, деловая колбаса, поможешь мне сегодня раскрутиться на бабки.”
Этот город Василий ненавидит. Сколько он себя помнит, этот город приносит ему унижения и оскорбления. Но в этот город он постоянно возвращается, гонимый непонятной тоской.
В колонии Василий не успел деградировать. Как это получилось? Возможно потому, что с первых недель и месяцев в бесконечных драках, из которых он выходил победителем, Василий отвоевал независимость.
А может быть, книги?.. Завоевав себе право независимости, тем самым он получил возможность проводить свободное время в лагерной библиотеке. Именно безнаказанно, потому что любое проявление попыток интеллектуального развития колония жестоко пресекает.
В этом городе Василий получил жизнь и свой первый срок. Тогда, в четырнадцать лет, мать его не уберегла от интриг угреватого следователя. Оглушенного, без сознания, его бросили в “отстойник”, где его юношеское тело валялось среди окурков.
Затем его опять подняли наверх. Опять капитан тыкал ему ручку и лист бумаги, требуя показаний.
К ручке он больше не прикоснулся. Не ожидая такого сопротивления от четырнадцатилетнего подростка, они перешли на терминологию, которая не перестает смешить все эти годы.
— Ты стрелянный воробей, но и мы не лыком шиты… Хоть ты и крепкий орешек, но мы тебя расколем. Все равно будешь сидеть!
У избитого и опустошенного, у него впервые мелькнула мысль покончить с собой. Он не видел конца своим мучениям. Люди в форме, которых еще недавно он уважал, оказались теми же уличными насильниками.
Они его выпустили в первом часу ночи. Болела голова, хотелось спать. Кое-как он приплелся домой.
Уже на лестничной площадке он услышал пьяные голоса. Ритм жизни матери сбоям подвергался редко. Она открыла дверь, окатила его удушливой волной алкоголя.
— Пришел, сволочь? У-у-у! Глаза бы на тебя не смотрели. Так и хочет мать посадить.
Сдерживая рыдания, он выскочил из квартиры и, ничего перед собой не видя, убежал в ночь.
На улице шел дождь. Не имея спичек, он наощупь пробрался в подвал и свалился на матрас.
Его знобило. Казалось, от холода и головной боли он опять потеряет сознание. Из последних сил он лег на сухую землю, а матрас натянул на себя. Перед глазами поплыли радужные круги. Тошнотворный ком подступил к горлу. Он провалился в бездну.
Несмотря на плохие взаимоотношения с матерью, ненависти к женщинам у Василия не было. Случай в магазине его озлобил. “С первых же часов выхода на свободу мне дали понять, что я не человек”.