Не дожидаясь Франца, он, словно торпедный катер, поплыл к берегу. Вскоре он уже бежал по пляжу, подымая каскады серебряных брызг.
Когда Франц, безбожно калеча ноги, наконец выбрался на берег, диалог с ночными гостями у Харасанова уже состоялся. Они лежали лицом вниз на мокрой траве, положив руки на затылки. Потрескивая и попискивая, неподалеку лежали две портативные рации. Один из двух жалобно стонал.
— Вот, полюбуйся, Колек, — впервые обратился к Францу на ты и назвал его чужим именем Харасанов. — Патрульные менты. Хотели нас в участок забрать, а я их повырубал. Митяя не так-то просто повязать.
Харасанов умышленно бравировал, слова неприятно резали слух. Не выпуская из правой руки пистолет, левой он поддерживал джинсы, силясь попасть ногой в штанину.
— Ану, Колек, бери ремни и вяжи им ноги, пока я их не перестрелял. На руки приладим браслеты.
Испуганный Франц незамедлительно исполнил приказ Харасанова. Полной уверенности в том, что Константин не исполнит свою угрозу, у него не было.
Быстрыми шагами они удалились с пляжа. Франца знобило. Ему опять пришлось столкнуться со случаем, который в корне мог перевернуть его жизнь. Иногда ему хотелось, чтобы весь этот кошмар закончился. Но он понимал: вместе с окончанием их взаимоотношений растают как сон надежды на другую жизнь. Опять в его жизнь войдет общежитие с забитыми работягами, вечно пьяными, живущими от получки до получки. Опять придет луковый быт, вонючие столовые и ворохи пустых бутылок.
— Скажите, Константин, только правду, вам хотелось их убить?
На это Харасанов ответил раздраженно, даже зло:
— За кого вы меня принимаете? У этих сопляков даже не было оружия, не говоря о том, что я озлоблен не на исполни — телей, а на систему. Попрошу вас больше не проверять мою жажду крови. Зная обо мне уже очень много, это не делает вам чести.
— Извините, я не хотел вас обидеть. Я и сам понимаю, что мое нездоровое любопытство по этому поводу уже начинает даже мне самому напоминать один медицинский диагноз.
Харасанов громко, даже слишком громко, рассмеялся и хлопнул Франца по плечу. Его намек он понял.
— Ладно, Франц, я вас прощаю. Вы, по сути дела, не знающий истинной жизни этого общества, интеллектуал. В народе таких людей называют чистоплюями. Впрочем, больше половины наших поэтов, художников и писателей, в подавляющем большинстве, обладают именно этими качествами. Так что не огорчайтесь, мой друг. А знакомство со мной пойдет вам только на пользу. Тем более, как я вам обещал, уголовного наказания вы не понесете. Не забывайте, деньги и оружие будут у меня, вы с Наташей — всего лишь заложники.
О случае, происшедшем на водохранилище, они не рассказывали.
Прийдя домой, они, как всегда, застали отлично сервированный стол. После ужина все расположились на ковре слушать музыку. Татьяна положила голову на волосатую грудь Константина. Франц обнимал Наташу, время от времени целуя в губы. Божественный “Мартель” зажигал кровь, вызывал медленно наростающее желание любить. Когда желание сдерживать было невозможно, они, словно шейхи-миллиардеры в перерывах между карточной игрой, уходили в спальни утолять страсть. Интуитивно они чувствовали, что скоро придется навсегда оставить эту роскошную квартиру и погрузиться в мир риска и нечеловеческого напряжения. Константин пил больше обычного. Они это замечали, но расспрашивать о причине никто не хотел. Словно угадав их состояние, Константин подошел к столу, весело и непринужденно сказал:
— Завтра отправляемся в дорогу. Сначала берем частника и прямиком на Алма-Ата. Оттуда поездом в Москву.
Это было сказано без малейшего напряжения и торжественных пауз. От его слов им стало легко и весело. К искусственному возбуждению примешалось то необычное состояние, которое “окрашивает” кровь адреналином, и называется в народе риском.
На следующий день, в шесть часов утра, из квартиры вышли четверо. Предводительствовал старый цыган, у которого из-за густой растительности на лице выглядывали только глаза. Одет он был в синий шерстяной костюм и зеленую кримпленовую рубашку. На ногах сверкали лакированные туфли на высоких каблуках. Второй из мужчин, молодой человек лет двадцати — двадцати двух, был также одет по моде семидесятых — начала восьмидесятых годов: расклешенные брюки и гипюровую рубашку. Искривленные лакированные туфли из кожзаменителя подчеркивали особый цыганский шик. Их спутницы, молодые девушки, не лишенные яркой красоты, облачены просто, с тем же уклоном: зеленые вязаные кофточки и цветные платки. У пожилого цыгана через плечо висела объемистая дерматиновая сумка. Девушки несли полиэтиленовые пакеты из которых выглядывали хвосты копченого сыра и стрелки лука.