А все же, все же... Хотя бы для интереса: как он, сегодняшний, достаточно умудренный жизнью, повел бы себя той ситуации? Видимо, не так, возможно, нашел бы иной, более правильный вариант, более умное решение, а может, повторил бы все точь-в-точь, как тогда - кто его знает.. Но думать об этом было неинтересно и не хотелось - пустое, зряшное занятие: ах, кабы во рту выросли бобы... Задним умом каждый силен... Теперь, когда память вновь вернула давние события, лица, мысли, чувства, страсти, было желание видеть их только такими, какими они зафиксировались однажды, смотреть на себя, будто и не на себя, а на кого-то чужого, смотреть со стороны, нейтральным взглядом, ничего не прихорашивая, не объясняя и не оправдывая, ибо все оправдания и объяснения всегда бывают немного фальшивыми. Однако это удавалось с огромным трудом: прошлое неудержимо врывалось в настоящее, настоящее - в прошлое, будто они и впрямь не могут существовать одно без другого, жить по отдельности. Делал усилия как можно дольше сосредоточиться, задержаться на отдельных ярких эпизодах, где эта связь чувствовалась послабее или, казалось, вовсе отсутствует, но неожиданно, вдруг эти эпизоды начинали видеться в каком-то ином измерении, и понимал: это прошлое вновь цепко схватывается с настоящим, требуя оценок, самооценок. И аксиомное, незыблемое начинало смещаться, приобретать новые оттенки, цвета, высокие принципы превращаться в святую наивность, очевидные глупости, несуразицы казаться разумными, плюсы меняться на минусы, минусы - на плюсы, вроде бы противоречивое, разрозненное, случайное, несовмещаемое совмещалось, выстраивалось в логические ряды, проявляя невидимые, скрытые досель причинно-следственные связи. Но сегодня у него не было никакого желания прослеживать, распутывать эти связи - ему хорошо, уютно, тепло оставаться, насколько это возможно, наедине с когда-то зафиксированными в памяти «картинками» - неприукрашенными, непримутненными оценками, необездушенными логическими рядами, причинно-следственными связями. Вновь и вновь вызывал их из небытия, стараясь максимально соблюдать временное течение, определенную сюжетность...
***
Едва вернулись с последнего «луча», как позвонил замполит. Доложил ему по форме: нарушений границы не обнаружено, никаких происшествий не наблюдалось, хотя обязан был сообщить и о сорванном «луче», и обо всем остальном, что произошло в эту ночь. Но доложить (ох, как не нравилось это уставное с сексотскими оттенками словцо, как и лакейское «слушаюсь!») - расписаться в своей беспомощности, а главное - подставить начальника заставы и замполита, ибо они после его доклада не смогут не пустить информацию по инстанции, значит, навлекут на себя гнев «бати» и тот с новыми выразительными деталями продолжит размазывание по стеклу. Да, собственно, ничего и не случилось: пропущенный «луч» компенсировали, коллективную пьянку предотвратил.
- Ну, как тебя встретили-приняли орлы? - поинтересовался замполит. - Почувствовал сайгонский режим, какой мы им устроили? Дали результат наши почти ежедневные проверки?
- Так точно, товарищ старший лейтенант! - ответил сдержанно. - Результаты есть. Встретили нормально, отсветили на должном уровне...
Шпаковский и Соболев слушали разговор, затаив дыхание, хитро перемигивались: не все потеряно... Какие же вы наивные, ребята, подумал, хотя и по возрасту старше, и служите подольше! Не будет возврата к старому, и все ваши демонстративные и недемонстративные протесты обречены в самом зародыше. Даже на гражданке: как пожелает начальство - так и будет, как бы ни упрямились-ерепенились подчиненные, а в армии - и подавно...
Немножко грустно стало от звонка замполита: «Сайгонский режим», «ежедневные проверки»... За неполную ночь убедился, что это за режим, чего стоят ежедневные проверки, когда исправно действует солдатский «код», если на высоте солдатская солидарность. Видимо, так оно и есть: у офицеров свои интересы, своя солидарность, у рядовых - свои, какие бы громкие слова ни говорили об общности и монолитности их помыслов и интересов. Для офицера служба - профессия, работа, для рядовых - принудительная обязанность. У офицеров свои заботы, главная из которых держать рядовых в повиновении, научив четко и беспрекословно выполнять уставные требования, свои поручения. Философия рядовых полно отражена в солдатском фольклоре: подальше от начальства - поближе к кухне; солдат спит, а служба идет... Не у всех, конечно, такая философия, но... А они, сержанты, уже и не рядовые, но и не офицеры? Над одними возвысились, до других никогда, ни при каких обстоятельствах на срочной не дотянутся. Даже в дороге в компании с чужим лейтенантиком, почти ровесником, сержант обязан знать свое место, свой шесток, держать положенную дистанцию... Им, сержантам, нацепили лычки, наделили правами, необходимыми для проведения офицерской воли, и они по существу являются той важнейшей шестеренкой, которая двигает стрелки воинского механизма. И видимо, перед каждым, как перед ним сегодня, всегда возникает сокровенный вопрос: с кем ты? Его предшественники избрали одно и недолго походили при лычках, он - другое. Они рисковали малым - лычками, а он... Прежде чем срезать лычки, исключат из партии, а партия для него - все, без партии он жизни не мыслит. И здесь, в армии служит партии, выполняет ее, а не чью-то волю. Получается, что и на «мазуринской гвардейской» он выполнял волю партии... Нет, что-то тут не вяжется, надо подумать на свежую голову, а теперь спать, спать!..