- В армии приказы не обсуждаются, а выполняются.
В последующие дни до обеда «тянули носок», подтягивались на турнике и брусьях, зубрили уставы, а во второй половине, пока не стемнеет, крошили очередную хату. Как будто назло финны строили основательно, крепко, и возиться приходилось долго и до пота - за неделю еле управились с двумя хатами. А потом небо обложили бесконечные тучи с унылыми, промозглыми моросящими беспрерывно дождями, порывами колючего пронизывающего ветра. Дорогу развезло так, что не могла пробиться ни одна машина с продуктами. На складе остались лишь запасы гречки, сухофруктов да бочка ржавой вонючей селедки, которая, если бы и умирал с голоду, - в горло не полезет. И началась тотальная гречневая диета: завтрак - гречневая каша и компот, обед - гречневый суп и гречневая каша с компотом, ужин - то же что и на завтрак. Через неделю на эту гречку смотреть не могли не только они, неоперившиеся салаги, но даже такие матерые пограничные волки, как капитан Трунов, старшина Мадюдя, сержанты. То ли поступила команда сверху, то ли начальник «учебки» сам принял решение, но занятия, хозработы прекратили и все силы бросили на подсыпку дороги. Ударные трудовые будни начинались на рассвете, в семь утра, когда, наспех «заправившись» ненавистной гречкой, направлялись к карьеру и до обеда таскали в рюкзаках песок на дорогу. Возвращались промокшие до нитки, еле переставляя ноги от усталости. Перекусывали гречкой и с превеликим удовольствием направлялись поотделенно в хорошо протопленные дневальным финские хаты просушить одежду в смастеренных смекалистыми финнами нишах-сушилках, два часа подремать-поваляться в тепле на принесенных из сарая охапках сена, восстанавливая силы для новых подвигов на трудовом фронте. Вечером вновь возвращались в этот рай, но ненадолго - ровно в двадцать три должны быть на «отбое» в холодной, неуютной казарме.
Пока карьер был рядом, дело шло споро - отсыпали, утрамбовали ногами добрый километр дороги, но по мере удаления от карьера темпы замедлялись и замедлялись. Кто-то подсчитал, что отсыпать все сорок восемь километров вряд ли успеют до демобилизации. А тут откуда-то возьми и навались напасть: позакладывало глотки, да так, что даже компот пить трудно, бросало то в жар, то в холод, трясло, как в лихорадке. Свалило даже капитана Трунова. Под лазарет оборудовали три финских дома, поскольку заболели почти все поголовно. Молодцом держался лишь фельдшер Цимбал. В наличии у него было всего два лекарства - градусник и какие-то ужасные, причиняющие нестерпимую боль уколы. Одни переносили ее с подобающим мужеством, другие умудрялись стучать по градуснику, чтобы быстрее избавиться от цимбаловой экзекуции. Один хитрец настучал так, что Цимбал влепил пять уколов подряд, а на шестом бедолага не выдержал - признался.- А я подумал, уже окочурился, - сказал Цимбал, держа в руке заправленный шприц, и обратился к следующему: - А ну мигом спускай подштанники!..
Вскоре ударил крепкий морозец и в мгновение ока довершил начатую ими ударную работу. Прибыли машины с провиантом. А через два дня поступила команда срочно собираться с вещами - «учебка» перебазируется в Приветнинское. Никто не имел представления, где это Приветнинское, но название звучало, как музыка, всех охватило радостное возбуждение.
Догрузились в крытые брезентом машины и на полустанке Ворсола вместе с капитаном Труновым, старшиной Мадюдей, сержантами сели на проходящий поезд, прибыли на знакомый ленинградский вокзал. Здесь на перроне их встретили незнакомые капитан и сержанты. Построили, сделали перекличку, Трунов передал новому начальству документы и, не попрощавшись, вместе с Мадюдей и сержантами растворились на людном вокзале.
Новые командиры повели строем по городу на другой вокзал, показав по пути серую бесформенную громадину штаба округа и ленинградского КГБ. Чтобы знали на всякий случай.
На следующий день были в желанном Приветнинском - кишащей, как муравейник, многотысячной «учебке», где их порассовали по учебным заставам и отделениям, укомплектованным ребятами чуть ли не со всех уголков Союза. Встретили здесь и земляков из Могилевской и Гомельской областей.
Мрачное болотистое Приветнинское, которому будто в насмешку кто-то дал такое название, страшно разочаровало. Меся липкую грязь на плацу, вспоминали карельскую природу, мертвую финскую деревню на пригорке у красивого прозрачного озера. И гречку, к которой на всю жизнь осталось отвращение.