Обстановка в коллективе постепенно нормализовывалась, лишь изредка давали о себе знать рецидивы старой вольницы. К вольнице, как и всякой лафе, всегда привыкается легко и просто: не успеешь и глазом моргнуть, как становится нормой, а всякая норма всегда кажется недостаточной, хочется больше и больше. Отвыкать от вольницы куда труднее и болезненнее, но, в конце концов, тоже привыкается, становится нормой, с той только разницей, что она не кажется малой. Труднее всех давалось Супрунову. Хотя после случая с белогвардейцем он притих, перестал диктовать свои порядки, но нет-нет да сорвется. Каждый день вызывался ходить к почтальонке несмотря на то, что сам уже писем не писал и не получал. Ходу-то минут десять туда-обратно, а его нет час, два. Закрывал глаза на наивные хитрости, делал вид, будто поверил, что ждал почтальонку, - что с него уже возьмешь!
Начальник заставы тем временем напоминал, торопил; «Жду предложений на замену Супрунова или Ревы. Не понимаю, чего тянешь кота за хвост, уподобляешься переборчивой невесте? Давай предложения, не то сам назначу...»
Замену присмотрел давно, но знал, какова будет реакция капитана, поэтому тянул до последнего, когда придется решать с ходу и проще будет убедить капитана. И еще была причина: хотелось переждать осенний штормовой сезон с сумасшедшими ветрами, мерзкими холодными дождями. На прожекторе это время - лафа по сравнению с заставой: за шиворот не капает, выскочил на «луч» - и назад в тепло. И караульный всегда найдет затишное местечко. А в дозоре на фланге где спрячешься? Четыре-шесть часов на шальном ветру под дождем - мало не покажется. Хотя изрядно и попортил крови Супрунов, но как-то жалко было удружать ему такую службочку на финал. А тянуть уже невозможно, капитан прав. До демобилизации Ревы и Супрунова осталось месяц-полтора, надо успеть обучить сменщика Супрунову. Даже с хорошо подготовленным придется туго - месяца два, да в самое сложное темное время предстоит справляться вчетвером, пока не укомплектуют салагой из «учебки».
Было твердое решение отправить дослуживать на заставу именно Супрунова, не Реву же посылать! Но в последний момент, когда капитан заявил, что завтра после партсобрания независимо от того, будут или не будут его предложения, решит вопрос замены, возникли сомнения: посчитают, что мстит Супрунову. Пускай решают сами, по справедливости - бросят жребий! Кому выпадет - тот и уйдет, без обиды, недомолвок.
Не повезло Реве. Искренне пожалел, что повезло не ему, но жребий есть жребий. Не судьба, значит...
***
На заставе Гоцицидзе был и экзотическим экспонатом, и одновременно - изгоем. Экзотическим было уже то, что в славянской среде впервые появился грузин, даже не совсем грузин, а аджарец, о существовании которых и не слышали. Экзотичным было и его имя - Сулико. После популярного фильма с красавицей по имени Сулико, песенкой из этого фильма «Где же ты, моя Сулико», которую пела вся страна, постоянно крутило радио, убедить, что его имя вовсе не женское, Гоцицидзе никого не мог, сдался и просил звать его Лешей. Но еще более экзотичным было то, что Леша - правоверный магометанин и не ест свинину. Чего только не делали в надежде избавить его от вредных религиозных предрассудков - ничего не получалось. И популярно объясняли: никакого Бога, никакого Аллаха не существует, и обманывали, выдавая свинину за говядину или баранину - напрасно. Леша готов был согласиться, что Бога нет, а что нет Аллаха - это было выше его понимания.
Не сказать, чтобы к Гоцицидзе относились очень плохо, тем более враждебно. Просто он выпадал из привычного представления, был не таким, как все, а хотели, чтобы не выламывался, был как все, самому же во благо - чтобы не был вечно голоден, не превращался в ходячий скелет. Иметь напарника в наряде, еле таскающего ноги, - невелика радость, как бы ты к нему ни относился. Особенно зимой, когда в наряде без лыж, как без рук. Гоцицидзе чувствовал себя на них, как корова на льду. Вскидывал на плечи - и пыхтел пешком по лыжне - язык на бороду - за напарником. Ко всему он очень плохо владел русским языком, коверкал слова так, что трудно было понять. И это было не последней причиной, что не мог ни с кем близко сойтись, чувствовал себя одиноким, чужим в русско-украинской среде.
Почему остановил свой выбор на Гоцицидзе, а не на ком-то другом, нормальном? Было две причины. Первая: идея-фикс создать стопроцентно интернациональный коллектив: сам - белорус, Шпаковский - украинец, Соболев - русский, будет грузин, а из «учебки», Бог даст, пришлют какого-нибудь молдаванина или латыша, или еще кого-либо - и полный интернационал. Идея очень понравилась замполиту; заручился его полной поддержкой. И вторая, пожалуй, самая важная причина - хотелось помочь этому чернявому, высохшему, как мощи, парню с глазами затравленного зверька из-за вечной тревоги не обмануться да не согрешить перед своим Аллахом, бесконечных упреков «сачок», «симулянт», своего скверного русского произношения, обидной клички «чурка». На прожекторе ему будет лучше: и коллектив маленький - все и всё на виду, и на лыжи становиться не надо, и физические нагрузки не те.