***
Служить бывает трудно, бывает сносно, бывает совсем сачковато, когда втянешься-свыкнешься. Дослуживать - невыносимо. Каждый день кажется вечностью. А когда отсчет уже пошел не на месяцы, а на дни - особенно. Всякое ожидание изнурительно...
Как и обещал «батя», вскоре прибыл сменщик - выдвинутый из ефрейторов младший сержант второго года службы, коренастый, абсолютно лысый парень. Это было удивительно: в двадцать лет так облысеть! Видимо, от какой-то болезни. Формальным командиром по-прежнему оставался он, Бакульчик, но все дела понемногу передавал сменщику. Для приличия что-то делал, подсказывал, контролировал, но практически все время отдавал учебникам. Дабы не мешать и тебе не мешали, облюбовал глухое место на островке, который бросился в глаза еще позапрошлой осенью, в самый первый «луч». Но лишь этой весной выяснилось, что островок доступен и без плавсредств, которых здесь нет и быть не может. Как-то обратил внимание: дикие утки вроде не плавают, а стоят группками цепочкой от островка почти до самого берега, будто на отмели. Это при штиле, а когда пошли волны, обратил внимание, что ведут они себя довольно странно - будто идут наперекат. И конфигурация островка - широкий со стороны берега, сужающийся и заканчивающийся загнутым влево носом, навела на мысль: а не остаток ли это огромного, длинного мыса, подрезанного морем под самое основание? Возможно, и осталась полоска отмели, как между Сааремаа и Муху, по которой проложена многокилометровая дорога на сваях.
Догадка не давала покоя, и когда море замерло в штиле, направились вместе с Гоцицидзе в разведку. Метров пять от берега вода не захлестывала голенища, но вскоре и в самом деле пошла отмель, да такая, что в воде едва прятались головки сапог. Шли один за другим, внимательно всматриваясь под ноги. Песчаная отмель то расширялась до метров трех-пяти, то сужалась совсем, слева и справа, особенно слева пугающе чернела глубина. У самого островка отмель обрывалась. Соваться дальше, не зная брода, было не столько опасно, сколько не хотелось выкупаться в ледяной воде, но не возвращаться же, будучи в трех шагах от цели! Пожалел, что не прихватил на берегу какой-нибудь шесток, чтобы прощупать глубину. Взыграл азарт: пусть и выкупаюсь, но постою там, где, может, не ступала ничья нога! Передал автомат Гоиицидзе - можно утопить, если вдруг бултыхнешься с головой, хотя маловероятно, что здесь может быть разлом такой глубины. Нащупывая дно одной, прежде чем сделать шаг другой ногой, осторожно продвигался вперед. Песчаная отмель, вернее, - ее остатки брались вправо, и вскоре уже стоял на островке, только раз зачерпнув воду правым голенищем. По его следам Гоцицидзе одолел последний рубеж и вовсе удачно.
Не знал, какие чувства одолевают первопроходцев и первооткрывателей, но ни кричать от радости, ни салютовать из автомата и в голову не приходило. Было просто интересно. Зимой, когда сюда заходил на лыжах, абсолютно ничего, даже огромных камней не было видно - островок и подступы к нему - сплошное нагромождение вытолкнутых морем торосов. Обозначили место брода и пошли осматривать. Ничего особенного на глаза не попадалось, кроме огромной, в метр высотой, круглой рогатой морской мины, видимо, еще с той, царской войны. Металлический корпус почти полностью изъела ржавчина, рога отвалились и валялись рядом, только несколько еле-еле держались на остатках корпуса. Или от удара о камни, или от натиска торосов, или просто от времени мина наполовину развалилась, темно-желтые пласты взрывчатки оползли на землю. Больше ничего интересного не встречалось - обычный морской сор, подгнившие и совсем сгнившие доски, бревна, с десяток столбиков - точь в-точь, как те, что в позапрошлом году подобрали на дрова, какое-то истлевшее тряпье, буи и буйки - проржавевшие, свежепокрашенные, масса бутылок, зарубежных и отечественных, пустых и недопитых. Словом, все то, что море выбрасывает на берег. Поразило количество гнезд чаек, которые только с большой натяжкой можно назвать гнездами - десяток жестких стеблинок под будто выставленными на всеобщее обозрение серенькими, в крапинку яичками. Гнездовья чаек заполонили голые каменистые берега, а подальше, в завалах пожухлой прошлогодней и Бог весть какой давности растительности из-под ног выпархивали дикие утки, невероятным образом успевающие прикрыть мягким пухом теплые, синеватые, величиной с куриные, яйца. В отличие от потревоженных чаек, которые садятся невдалеке на камни, и как только люди удаляются метров на десять, возвращаются на гнезда, - утки отлетали на приличное расстояние, падали на воду, внимательно наблюдая за незваными гостями. Чайки не видят в человеке врага, может, даже считают своим защитником - ибо при появлении настоящего врага зовут на помощь, поднимая неслыханный гвалт, как позавчера, когда лиса вышла к берегу невдалеке от прожектора полакомиться вылупляющимися птенцами. Что тут началось! Было впечатление, что на поданный тревожный зов слетелись чайки со всего архипелага. Забурлили грозовой тучей, белыми молниями пикировали с вышины, заставляя хищницу огрызаться. От их пронзительных, душераздирающих воплей закладывало уши. Отчаянная борьба особенно хорошо была видна с вышки через оптику.