Заставу сразу же прозвали «мазуринской гвардейской». К боевому дежурству она должна была приступать к Новому году, решив проблему электрификации. Предстояло прорубить просеку, заготовить в лесу тридцать столбов, выкопать в обозначенных электриками местах ямы, поставить столб, с ввинченными изоляторами, а электрики уже сами натянув провода и подключат свет.
От видна до темна, по колено в снегу, вырубали кустарник, валили деревья, обрубали сучья, стаскивая их и бревна на край просеки, и как избавления ждали начала боевого дежурства, надеясь на улучшение кормежки. Однако оно принесло новые испытания и неприятности. Кормежка не улучшилась, даже ухудшилась. На штатской лесоразработке разница между старослужащими и «салагами» особенно не проявлялась, а теперь по ночам начались «присяги» с «ложками». Осмелившимся сопротивляться устраивали «темные»: набрасывали спящему одеяло, подушку на голову, чтобы не орал, четверо держали за руки-ноги, остальные били по очереди. Зачинщики строго следили, чтобы никто не сачковал, не проявлял «сопливости», иначе - сам кандидат на «темную». После таких «темных» двоих отправили в госпиталь, предупредив: «Будете болтать лишнее - отправитесь на кладбище». Комиссовали их инвалидами, списав на несчастный случай.
К нему, Бакульчику, Бог был милостив - обошлось без «присяги», «темной», повезло даже избежать участия в них. Сам удивлялся, почему. То ли потому, что хотя и ходил старшим наряда, но знал свое салажское место - безропотно таскал «бандуру» (двадцатичетырехкилограммовую радиостанцию), не выставлялся. То ли просто побаивались связываться с кандидатом партии - здесь может и не пройти «несчастный случай», обязательно приедет комиссия, докопается... Не трогали и другого кандидата партии - шустрого, делового, сумевшего «подъехать» к Мазурину и получить хлебное место в каптерке.
«Мазуринская гвардейская», в отличие от обычных застав, имела уродливо-асимметричный вид: двадцать семь километров правый и всего пять - левый фланг. А когда морозы сковали залив, возник еще один - пятидесятикилометровый по торосам, на островок Мощный, где морячки обслуживали маяк. Их, видимо, предупредили, что за контингенг будет посещать остров, поэтому ни на какие контакты не шли и близко не подпускали к своему объекту, сытному и уютному быту. Как, впрочем, и соседи с авиаполигона.
На Мощный ходили на лыжах, навьюченные «бандурой», ракетницей с набором красных, белых, зеленых ракет, подсумком с полным боекомплектом, жестянками с сухим пайком, облаченные в неудобные тяжелые ватные штаны и полушубки. Естественно, карабин плюс тысячу раз проклятый багор. На острове опустошали принесенный паек, положенное время отдыхали в брезентовой палатке, забравшись в спальные мешки.
Это был самый сложный и неприятный наряд, во сто крат хуже, чем на левый фланг во время бомбометания, где перепонки лопались от реактивного рева на низкой высоте, взрывов. Бомбы и болванки часто не попадали по цели, ложились у самого берега, а то и на берег, и тогда бежали, как зайцы, укрывались за камнями, зарывались в снег. Чтобы наряды на Мощный не сбились с пути в торосах, в хорошую погоду на аэросанях развезли по маршруту нарубленные в лесу елочки, вколотив их в лед или приладив на вставших на дыбы ледяных глыбах, обозначили трассу. Самым неудобным в этих походах был длинный шест с крюком на конце - багор, обязательный атрибут техники безопасности: если провалится один - другому будет чем вытащить. Все понимали, что этот багор лишь для очистки совести: ухнешь, навьюченный, в полынью или трещину - и пузыри не успеешь пустить. Обычно багор оставляли недалеко от берега и забирали возвращаясь.
В тот раз ему, Бакульчику, выпало идти в паре с Харламовым - рыжим, с осповатым лицом и железными фиксами армавирцем, к которому питал антипатию, даже брезгливость. Харламов любил хвалиться, что до армии был большим авторитетом у армавирской шпаны, занимался с девками минетом. Никто не знал, что это такое, пояснения Харламова слушали с вытаращенными глазами, мало веря в возможность такой мерзости. Большинство спасенных от тюрьмы амнистией не любило распространяться о своих «подвигах». Харламов делал это охотно, бравируя формулировочкой статьи, которую ему «шили» - «за изнасилование с изощрениями и проявлением садизма». Служил он последний год и был активным организатором «присяг» и «темных». Сержанты и те были перед ним ниже травы, тише воды.