***
Закурил, подошел к окну. По небосводу бежали уже только жиденькие ошмотья туч. Значит, отбушевала Балтика, укрощает свой нрав, успокаивается. Утомленное море присмирело, лениво почесывает помятые бока о прибрежные камни, через день-два впадет в штилевую дрему, начнет копить силы, чтобы через некоторое время вновь броситься в свое извечное яростное наступление на берег. Море не меняется. Меняются времена, меняются нравы, меняются люди, меняются... Где-то, видимо, обрушились от усталости металла, солоноватых ветров железные конструкции вышки, развалилась от старости их хата-казарма, раскрошились бетонные опоры прожекторной площадки... Нет прожектора, нет границы, нет пограничников, охранявших на стратегически важном направлении рубеж великой державы от агрессивных натовцев. И великой державы нет. Ее осколочек, где издревле жил народ по имени эсты, стал государством, и порядки там определяют сами эсты, а не пришлые генералы и полковники. Граница уродливым рубцом пролегла совсем в ином месте - между Нарвой и Псковом. И охраняют ее эсты не от кровожадных натовцев, а от бывших генералов и полковников, былого старшего брата, которому так и не хватило ума и такта стать настоящим старшим братом.
Может, и деревеньки той нет - уже тогда на ней лежало тавро запустения и вымирания. А может, выжила, возродилась, как и сама маленькая эстонская нация, которая так отчаянно боролась за свое выживание ...
Неизменными остались, видимо, лишь сааремские камни - огромные, большие, средние, совсем маленькие, каждый со своей неповторимой формой, конфигурацией, цветом, оттенками, даже характером. Они и сегодня стоят перед глазами с необычайной выразительностью - до трещинок, прожилок, царапин, которых и он наделал немало, забавляясь стрельбой по выброшенным морем буйкам. Будто бы уже и наука признала, что между людьми и предметами, с которыми они соприкасаются, возникают невидимые связи, информационные «ниточки», и предметы не только помнят, но и постоянно отслеживают тех, с кем установлены те связи, повязаны информационными «ниточками». Может, потому и стоят с такой выразительностью перед глазами, не дают забыть о себе сааремские камни. Конечно же, и те плоские вздыбленные великаны на Айнином островке, которые, расступившись, дали приют, стали невольными свидетелями их с Айной безгрешного грехопадения, начала, зародыша так и не познанной великой тайны. А может, так и надо было - пусть тайна и остается тайной, загадка - загадкой. Что, в конце концов, могло перемениться, что могло поменяться? Возможно, могло, а скорее всего, и не могло - кто его знает... Может, и не было никакой тайны, была лишь загаданная Айной не поддающаяся разгадке загадка, чтобы самой для него навсегда остаться загадкой и тайной. И хорошо, что не разгадал. И видимо, хорошо, что не собрался в поездку на Сааремаа. Единожды ли было: возвращаешься в памятные места, смотришь, но видишь уже другими глазами, в ином измерении, в иной подсветке - и возникает разочарование от прежнего восприятия, одно накладывается на другое, начинает блекнуть, мельчать, стираться из памяти навсегда.. Стертое из памяти умирает, и ты вместе с ним беднеешь, умираешь. Пока оно живет - можешь вызвать в памяти, возвращаться сколько захочешь и когда пожелаешь.
Вновь вернулся к окну, всмотрелся в березку и удивился: не успел и заметить, как она совсем оголилась. Клены, каштаны, липы в скверике за соседним домом - тоже голые, и в их почерневших ветвях начал сгущаться полумрак. Посмотрел на часы - половина пятого.
Боже мой, как быстро темнеет, как незаметно насовывается вечер!..
С белорусской. Перевод автора.