Долгие годы у многих людей складывалось мнение, что фраза «Здесь могут водиться драконы» всегда помещалась на карте там, где заканчивалось знание изготовителя карты. Хотя эта фраза ясно обозначает опасения, которые существовали у многих средневековых картографов в отношении дальних стран, эта фраза появилась только на данном медном глобусе Ленокса, сделанном в шестнадцатом веке. (Отдел редких книг, Нью-Йоркская публичная библиотека, фонды Астор, Ленокс и Тилден.)
не слишком велик, равно как изображение совершенных обществ на вымышленных островах было безопасным способом принять участие в пропаганде среди широких масс народа. Это литературное движение совпало со знаменитым описанием «благородного дикаря», которое сделал Жан-Жак Руссо, опираясь на популярное в те времена представление «La-bas, on etait bien» (Хорошо там, где нас нет). Для французского мыслителя Мишеля Экема де Монтеня и его современников этим la-bas была Америка, страна с мирными индейцами и обширными богатыми землями, открытыми для Европы в качестве великой возможности начать всё сначала и вновь обрести счастье.По мере того, как Америка стала лучше известной и сильнее колонизированной, и из-за этого перестала подходить для такого рода мечтаний, философам и сатирикам требовалось найти на карте какое-то другое место для своих совершенных обществ. К тому времени, когда в восемнадцатом веке Дени Дидро начал создавать свои произведения, идеализированным местом стал остров Таити или какие-то другие острова в южной части Тихого океана, в зависимости от автора. Луи Фроке издал свою провокационную, написанную в сатирическом ключе «Terre Australe Connue» («Известная Южная земля»), где рассказал читателям об острове в Полинезии, который населён обнажёнными гермафродитами, живущими без правил, иерархии и бога. И тогда религиозные власти впервые выразили свой протест.Мысль об этом новом и замечательном месте в значительной степени вышла из моды к девятнадцатому веку, но в то же время она вдохновила многих на то, чтобы идти и искать идеальное место для своей собственной отдельной утопии – что, как мы увидим дальше, было ключевым фактором в открытии птицы додо.В ходе своих путешествий европейцы, конечно же, не встречали мантикор или иакулов, но столкнулись лицом к лицу с совершенно новым бестиарием, который был во всех отношениях столь же причудливым и удивительным, как истории со старинных карт. Всевозможные новые и экзотические природные предметы, поступающие со всех стран света, вскоре стали обязательным украшением сокровищниц богатых и сильных мира сего. В роли таких украшений могли выступать камни или раковины, которые мастера своего господина кропотливо отделывали золотом, серебром, эмалью и драгоценными камнями; или же они выставлялись на обозрение в том виде, в каком были обнаружены. Во всяком случае, никто не находил зазорным усилить их достоинства символическим или магическим толкованием: страусовые яйца украшали церкви в качестве яиц грифона, клыки морского льва* высились на алтарях как рога единорогов, а забальзамированные крокодилы были объектом страсти богатых женских монастырей.Хотя, вероятно, ничто не оказывало большего влияния на паству аббата или на подданных императора, чем живые экземпляры, которые привезли издалека и которые сумели чудесным образом выжить во время долгого пути домой. Ничто не помогало могущественному человеку шестнадцатого века выглядеть ещё более могущественным сильнее, чем богатое собрание экзотических животных. И в равной степени ничто не могло дать уличному торговцу больше удовольствия от быстрой прибыли, чем выставить напоказ – внутри палатки, чтобы прохожему пришлось за несколько монет зайти внутрь и увидеть своими собственными глазами – ранее никогда не виданное животное, причём живое. И в обоих случаях, чем страннее выглядело это животное, тем лучше.Вот, почему птицу додо с Маврикия привозили на кораблях в европейские порты и продавали как аристократам, так и уличным торговцам.Остальное – это уже история.