Возможно, не стоит утверждать, что в большинстве случаев мы не может восстановить их; в последние десять лет немцы создали «синтетического» тура, форму, возрождённую путём скрещивания самых примитивных пород домашнего крупного рогатого скота и отбора тех типов, которые обликом больше всего напоминают исходный дикий вид. Они вернули к жизни туров, которые, говорят, почти так же свирепы, как их прототипы. Однако такой повторный синтез возможен только для дикого вида, который оставил домашних потомков: биолог, который предпримет попытку создать нового додо из голубя или вернуть к жизни кваггу, используя имеющееся поголовье зебр и лошадей, должен быть смелым человеком.10*
Однако после этих вводных утверждений додо исчезает из поля зрения, хотя тематика работы Хаксли достаточно разнообразна: она проливает свет на такие подробности, как «коршун был основным падальщиком средневекового Лондона; сейчас в Британии осталось меньше дюжины экземпляров» и «когда-то лев водился в некоторых местах Европы и был распространён по всему востоку; теперь, за исключением маленькой области в Индии, его распространение ограничено Африкой». Ненормальная птица была призвана исполнить свой литературный долг в качестве символа, который говорит сам за себя. Додо подготовил нас к восприятию основных идей очерка и завладел нашим интересом, промелькнув в своём патетическом полёте перед глазами людей. И сейчас, когда он оказал нам свои неизменно востребованные услуги, мы отсылаем его обратно, пребывать дальше во мраке в роли торговой марки. Считается, что символизм помогает нашим притчам, но ему суждено всегда пребывать в тени.
Если говорить о символизме, то есть один последний вопрос, касающийся додо, который нам следует рассмотреть прежде, чем закроем эту тему.Вы когда-нибудь слышали об интеллектуальном империализме? Додо – это прекрасная притча, позволяющая понять, что это означает.Глубокое воздействие, оказанное последовательными волнами европейской колонизации на туземных животных и растения Маврикия, красочно иллюстрируется отрывком из «Острова додо» сэра Франка Светтенхама, вышедшего в свет в 1912 г. Когда этот джентльмен берётся за описание пейзажей, открывающихся с дорог на Маврикии, перед нашими глазами разворачивается длинный список вездесущих людей и их домашних питомцев, без единого упоминания разнообразной экосистемы прошлого:
* В настоящее время на основании результатов генетического анализа квагга считается подвидом бурчелловой зебры. С 1987 г. проводится успешный эксперимент по воссозданию фенотипа квагги, и уже получено небольшое количество животных, неотличимых от диких квагг прошлого. Это лишь подтверждает пример, приведённый Дж. Хаксли. – прим. перев.
Первое время вы постоянно будете бояться кого-нибудь убить. Старухи всех цветов кожи и любой степени дряхлости; собаки, часто весьма непохожие на собак, настолько они тощие и облезлые; козы, дети, гуси, куры и прочая домашняя птица – дорога усеяна ими, как грязью; разминуться с ними – это просто чудо, но чудо случается не всегда. Я никогда не видел места, где вообще нет кошек и настолько переполненного идиотскими собаками. Но если многие из собак – идиоты, то большая часть домашней птицы – это определённо самоубийцы.Я уже упомянул необычное отсутствие кошек, и потому само собой разумеется, что крысы водятся здесь в изобилии. Конечно, у крыс есть право на оккупацию за давностью лет, потому что их количество удивило голландцев, когда давным-давно они в первый раз посетили остров. Есть даже предубеждение: не делать чего-либо, что может побеспокоить крысу или идёт вразрез с беспрепятственным пользованием ею своими признанными правами. Большинству придорожных собак явно не потягаться с хорошей крысой. Так что здесь множество крыс, а также множество случаев чумы, и каждый из них заканчивается плачевно, если речь не идёт о членах Правительственного Медицинского департамента.Официально эти джентльмены находятся на войне с крысами. Их наемники – хорошие служаки; они не собираются отбирать хлеб у самих себя, устраивая заранее спланированные сражения или массовое прочёсывание местности, или даже выпустив нескольких кошек для изматывания врага. Условия жизни на Маврикии настолько несправедливы, что никому и никогда не предоставляют свободного выбора между хорошим и плохим: это почти всегда выбор зла, и исчезновение чумы стало бы началом благородной нищеты для многих людей.11
Наш британский сноб не делает ни одного упоминания о деревьях и птицах, которые стоило бы увидеть вместо кур и старых леди, просто для того, чтобы обострить беспощадное осмеяние колониальной жизни, застрявшей, malgre lui*, в паутине вековой давности из причин и следствий. Вместо этого Светтенхам окунает читателя в сложный социальный процесс коллективного забытья. С момента своего вымирания додо не просто исчез из с глаз долой. Возможно, было бы точнее сказать, что он исчез из местной речи. Отчасти это радикальное исчезновение было вызвано замысловатой историей завоеваний и заселений острова различными европейскими державами, каждое из которых происходило по конкретной стратегической причине, требующей наличия территорий, и подразумевало различные планы по экономическому использованию острова. Каждая новая волна поселенцев приносила свои
* Вопреки [её] воле (франц.) – прим. перев.
собственные наследие и традиции, и культура острова постоянно менялась. Так, когда французский романист Бернарден де Сен-Пьер, живший на острове на протяжении трёх лет, вдохновился Маврикием на написание своей знаменитой идиллии «Поль и Виржини», он вернул дух того периода истории острова, который казался почти забытым, хотя прошло лишь 60 лет.Это сложное сплетение ткани социальных отношений также отчётливо выражено во внешней стороне человеческой жизни на острове. Французские колониальные постройки стоят рядом с индийскими храмами и мечетями. Год отмечен разнообразными религиозными празднествами, такими, как христианский праздник Тела Христова в июне, индуистский Махашиваратри в январе и тамильский Кавади в феврале и марте. В контрастной языковой палитре этого хрупкого сосуществования официальным языком острова является английский, преобладающий местный язык – французский, а «лингва франка» – креольское наречие.Многократные смены власти и населения помогают объяснить тот факт, что вскоре после того, как в 1715 г. ушли голландцы и пришли французы, даже старшие поколения не могли помнить про удивительную уродливую птицу. Современные исследования показывают, что уже в 1750 г. жители Маврикия даже не помнили, что некогда было такое существо. Когда были изучены записи о колониальном общественном обеде, данном в 1816 г., мы обнаружили, что, хотя на нём присутствовало несколько человек в возрасте от 70 до 90 лет, никто ничего не знал о додо из воспоминаний или традиций. Согласно известному маврикийскому историку Огюсту Туссену, в том же году английский автор отметил, что никто не помнил про додо, как было когда-то во времена, когда разворачивалась классическая любовная история «Поль и Виржини». 12 Отсутствие общего прошлого также может объяснить, почему додо столь очевидно отсутствует в любого рода народных традициях любой из культур, которые определяют современный облик Маврикия. Мы можем искать какие-то подробности, обращаясь к современным источникам; мы можем изучить «Dictionnaire des Termes Mauritiens», откуда узнаём, что на маврикийском французском юность называется l’age cochon, или похабными годами; но устного наследия, связанного с додо, нет совершенно.13 Как выразился Светтенхам, «остров знал много превратностей: он особенно сильно пострадал от первого среди всех природных законов, закона изменений».14
Эта историческая дискуссия ставит нас перед любопытным географическим перекосом: додо, каким мы его знаем, едва ли может расцениваться как птица с Маврикия. В прошлом, когда додо ещё не имел никакого названия, остров давал ему кров, а природная среда оставила свой отпечаток на его судьбе, придав ему окончательный знаменитый облик. Но додо, которого мы знаем, начал свою жизнь вдали от Маврикия и стал чем-то значительно большим, чем просто биологическим видом.Европейцы были первыми известными гостями у додо. Европейцы окрестили его. Европейцы описали его словами и запечатлели на оттисках гравюр на дереве. Его даже привозили в Европу живым, чтобы ещё больше европейцев смогло увидеть его и увековечить на картинах. Европейцы охотились на него и ели его, и именно в Европе его стремительное вымирание впервые заставило брови подняться от удивления. Начиная с девятнадцатого века и далее его последовательно изучали и с пылом и страстью обсуждали группы европейцев. Эти люди во многом не соглашались друг с другом во взглядах на эволюцию и видообразование, но их всех объединяла общая преданность новой науке додологии.Именно в Европе, а не на Маврикии додо впервые появился в детских снах и в детских стишках. Именно в Англии, а не в Порт-Луи оксфордский математик уловил в академическом диспуте слово, относящееся к странной птице, которая, возможно, когда-то существовала, и был настолько сильно очарован им, что превратил его в своё собственное прозвище. Этот человек считал себя неуклюжим и неловким, поэтому он накрепко идентифицировал себя со злополучным уродливым существом. Его имя было Чарлз Доджсон, и история говорит нам о том, что он заикался всякий раз, когда представлялся, чтобы превратиться в «До-До-Доджсона». Затем Додо Доджсон пошёл ещё дальше и переименовал свою персону в Льюиса Кэрролла; под маской этой новой личности он создал весёлую