он также продолжил перешедшее к нему по наследству предприятие, начатое предшественниками – открытие Восточного пути в этом нашем море-океане, которое стоило нам семидесяти пяти лет усилий, трудов и расходов: уже на первом году своего королевского правления он хотел показать желание упорно продолжать начатое дело.5
Его настойчивость окупилась. В 1494 году португальский исследователь Бартоломеу Диаш проплыл вокруг Мыса Бурь, который с тех пор стал известен как Мыс Доброй Надежды, хотя обычно его называли просто «Мыс» из-за его важности в судоходстве в восточном и западном направлениях. В 1497 г. флот Васко да Гама,
Энрике Мореплаватель не только лично организовал и финансировал ряд морских экспедиций, но также нанял множество картографов, которые создавали подробные карты, позволяя мореходам накапливать информацию и обмениваться ею. Приобретённые при этом знания были собраны в месте, которое называлось «Сагрешская школа». Название отдаёт дань городу Сагреш (расположенному на мысе Сен-Винсент, в самой юго-западной точке Португалии) близ порта Лагос, откуда отправлялись в плавание каравеллы. Эта школа – одновременно интеллектуальная, технологическая и коммерческая – была первым организованным проектом, который непосредственно связан с европейскими открытиями. (Коллекция изображений, отделение Нью-Йоркской публичной библиотеки.)
«дворянина королевского дома», следуя маршрутом Диаша, вышел в Индийский океан.6 Арабский лоцман показал да Гама путь к Гоа, порту на западном побережье Индии, куда тот прибыл в 1498 г. В последующие несколько лет было организовано ещё несколько португальских экспедиций. В 1494 г. Тордесильясский договор разделил мир вдоль Атлантического океана, отдавая запад Испании, а восток Португалии, чтобы положить конец бесконечной череде мелких споров, возникающих вокруг небольших территорий вроде Канарских островов и части побережья Гвинеи. Пока Испания занималась исследованием Америки, рассматривая её вначале как альтернативный путь в Ост-Индию, а затем как источник собственного богатства, Португалия на протяжении нескольких десятилетий оставалась единственной европейской державой, действовавшей в Индийском океане.
В феврале 1507 г. капитан Диого Фернандес Перейра проплыл восточнее Мадагаскара в составе экспедиции в Малинду, морской порт близ Гоа, под командой могущественного португальского вице-короля Индии Афонсу де Албукерки. Перейра обнаружил остров Реюньон и назвал его Санта-Аполония, в честь португальского святого, которому посвящён день 9 февраля, день его открытия. После пополнения запасов питьевой воды и продовольствия Перейра отплыл и достиг острова Маврикий, который назвал Ilha do Cerne, Островом Лебедя, в честь своего корабля «Cerne» («Лебедь»), вошедшего в бухту Маврикия первым. Первые гости, занятые поисками желанного Востока, вновь подняли паруса и даже не побеспокоились о том, чтобы объявить Маврикий владениями своей страны. По пути они обнаружили третий остров в этой группе, Родригес, которому по причинам, оставшимся неясными, Перейра дал название Доминго Фриас. Высадившись на островах только для пополнения запасов пресной воды и фруктов, люди Перейры не заметили ничего необычного. И что ещё важнее, они не оказали никакого воздействия на экологию островов.В 1513 г. до Маврикия (Ilha do Cerne) добрался другой португальский капитан, дворянин Педру (или Перо – на
Педру Машкареньяш, который назвал Маскаренскими островами группу островов, известных в настоящее время как Маврикий, Реюньон и Родригес. (Королевское Географическое Общество, Лондон.)
старом португальском) Машкареньяш, племянник капитана кавалерии королей Жуана II и Мануэля; дворянство было присвоено ему в награду за хорошую службу. Педру Машкареньяш бросил якорь у Ilha do Cerne и тут же переименовал его в Маскаренас в свою честь. Он также использовал собственное имя, чтобы назвать весь архипелаг Маскаренским (Mascarenhas, позже транслитерировано в Mascarenes; название закрепилось, хотя с португальскими названиями двух больших островов этого не случилось). Однако, всецело поглощённые решением своих колониальных интересов, в частности, морским путём к Индии и торговлей на Дальнем Востоке, португальцы не уделили этому открытию особого внимания.Возможно даже, что моряки, высадившиеся на берег, увидели глупо выглядящую, толстую, уродливую нелетающую птицу. Хотя они мало что написали об этом существе в официальных отчётах о плавании, мы знаем, что они видели её, из-за названия, которое она носит с тех пор. Слово «doudo» в португальском языке шестнадцатого века означает «ненормальный».И какой же странной была эта птица: чудная огромная индюшка с голубиной головой и воинственным выражением «лица», уродливая шутка природы. Это было медлительное, тяжёлое, неуклюжее существо, которое, по-видимому, было немым и даже не могло летать, и оказалось неспособным убежать от человека. Ненормальная птица. Или, по-португальски, passaro doido, или скорее, как португальцы говорили и писали в шестнадцатом веке, passaro doudo.Круглая, словно мешок, она обладала огромной головой, а её чёрный клюв заканчивался большим вздёрнутым крючком. Её оперение было пепельно-серым, грудь и хвост беловатыми, а крылья желтовато-белыми. Неспособная летать, она ходила вперевалку на коротких жёлтых лапах с большими растопыренными пальцами. Когда она пробовала бегать, то трусила так неуклюже, что, по рассказам моряков, её толстый живот скрёб по земле. Это было спокойное, медлительное животное, которое хроникёры семнадцатого века описывали как «обходительное к своему партнёру и преданное своим птенцам».7 То, что додо был нелетающим, означало, что он не мог лазить по деревьям, поэтому он устраивал своё гнездо на земле, возможно, в чаще леса. Здесь во время каждого сезона гнездования
Маврикийский додо. По описаниям европейских моряков, которые первыми столкнулись с этим существом, он был огромным, жирным, его было легко нести, и им можно было накормить сразу много людей, и ещё оставалось. (Иллюстрация Жака Гниздовски для книги Robert Silverberg «The Auk, the Dodo, and the Oryx: Vanished and Vanishing Creatures», New York: Thomas Y. Crowell Company, 1967.)
самки откладывали только по одному яйцу и не устраивали вокруг него никакой защиты. Им это не было нужно, потому что додо никогда не сталкивались ни с какими врагами, пока острова не обнаружили европейцы. По этой же причине додо понятия не имел о том, что такое страх, и вёл себя, как писали многие мореходы, «глупо» или «как слабоумный».
Трагедия начала разворачиваться после отплытия первооткрывателей. Птица существовала только на Маврикии и больше нигде в мире. Это не было случайностью: на островах часто появляются свои собственные уникальные обитатели. Поскольку они были изолированы от остального мира на протяжении, возможно, миллионов лет, клочки суши, окружённые морскими просторами, позволяют своей флоре и фауне эволюционировать и развиваться по своим собственным правилам. Такие островные виды прогрессивно улучшают приспособленность к максимально полному использованию ресурсов своего изолированного местообитания. И спустя какое-то время они в значительной степени теряют своё сходство с ближайшими родственниками, живущими в другом месте. Маленькие и обособленные острова – это места, где Природа играет в свои самые эксцентричные игры, потому что они почти полностью защищены от внешнего мира и таким образом избавлены от действия гораздо более сложных законов, управляющих мозаикой жизни на обширных пространствах материковой суши.Напряжённая драма, которая в эпоху европейских открытий неумолимо разыгрывалась раз за разом, начинается, как только острова наводняют чужеродные гости. Островные животные и растения, привыкшие пребывать изолированными в своей давно установившейся и непотревоженной гармонии, часто оказываются бессильными перед лицом захватчиков. Захваченные врасплох, они могут биться и бороться, но им очень трудно оказывать сильное сопротивление. В любом случае, что они могли знать о том, как оказывать сильное сопротивление? Животные лишены чувства страха и инстинкта самозащиты, потому что никогда в них не нуждались. Поэтому новоприбывшие виды легко занимают их место, а аборигены медленно отходят всё дальше и дальше в тень, во всё более и более глубокую тишину, пока тень не сменяется забвением.Исследователи оставались на Маврикии достаточно долго, чтобы оставить после себя первую волну захватчиков и привести в движение хорошо знакомый нам процесс, который способен уничтожить туземную природу. Когда их суда исчезли вдали за плавно изогнутой линией горизонта, любопытный рой беспокойных чужаков уже исследовал землю острова. Португальцы просто завезли на остров первых обезьян и коз. Такая практика была достаточно обычной. Перед отплытием моряки оставляли после себя животных, которых они любили есть, чтобы животные размножались и у следующих людей, приплывших на остров, было бы хорошее мясо для еды.Когда судно покинуло Маврикий, оно также оставило стадо никем не предусмотренных колонизаторов – сотни крыс, сбежавших целым потоком из своего тёмного и заплесневелого убежища в трюме судна.