— И зачем это меня замполит вызывает? — удивился он, а на свидании радостно жал руки родным, жадно заглядывая им в глаза. — Простили таки…
— Горбатого могила исправит, — так сказал на суде его родной брат, тренер волейбольной команды города, — пускай сидит…
Давно это было…
Человек дорожил своим местом, потому что катался по стране с детьми. Занимался любимым делом за счет государства… Где бюджет — там интриги… Чему же может научить детей человек, защищающий уголовника? Вот и дал понять его брат общественности, что осуждает криминал во всех его проявлениях. Даже, если на скамье подсудимых близкий ему человек… Горько это было осознавать осужденному, но за долгие годы жизни в неволе убедил себя Тарантул в том, что его брат иначе сказать не мог, потерял бы работу, о которой мечтают многие… Однако знать его он не хотел, и после памятного суда эта встреча была первой.
Сестру он не видел долее. Она училась в университете, когда впервые ему надели наручники. Вспоминала ли она невольника, штурмуя вершины науки? Защита диссертаций, семья, уже, наверное, внуки в школу пошли? Слышал Тарантул по телевизору про её успехи, государственную премию пожаловал ей президент России. И стыдно ему было написать ей, поздравить, потому что наперекосяк пошла его собственная жизнь. Кому он нужен такой вот родственник?
— А я не сразу вас узнал, — смутился старик. — Как вы меня нашли?.. Как изменились…
— Годы, брат, не красят, — ответила сестра.
Тридцать с лишним лет разлуки иссекли морщинами забытые лица. Он жадно заглатывал горячий чай, давно уже не носил ему никто передачки, хрустел карамелью и радовался как ребёнок поношенному, но теплому свитеру, в неволе холодно…
— Как мама?
Последний раз осужденный навещал её на свободе. Она уже не могла ходить и умоляла его не пить водки — знала характер заблудшего, предчувствовала беду.
— Умерла как два месяца.
Он поперхнулся снедью и поднял перепуганные глаза на брата. Сестра достала библию и заплакала.
— Мы, брат, со всем сердцем к тебе с бумагами. После матушки дом остался бесхозный. Нужно его продать.
— А я куда на старости лет? Квартира-то у жены покойной была.
— Мы купим тебе полуторку… А пока сидишь — сдавать её будем, а тебе посылки посылать с этих денег. Да ещё на книжку откладывать. И жить на что тебе будет, когда освободишся…
Задумался старик, загрустил. Не забота о нём привела сюда близких, стало обидно, что сразу не рассказали они ему о смерти матушки. Одиноко и сиротливо на душе после таких вот свиданий.
— А ты не сомневайся, — догадалась сестра — За домом уход нужен, глаз да глаз, хозяйство вести и жить постоянно. Нам некогда заниматься этим, да и покупатель есть.
Он решился на этот опрометчивый шаг и дал согласие. Заверили нотариально в присутствии адвоката, пачку чая и банку варенья принес он в отряд…
— Лоханулся ты, кореш, — сосед по шконке смаковал чифир, — Юристы враги простому человеку. Мне сучка моя — защитница прямо сказала перед судом, перепиши на меня хату и получишь условно… Ан, нет, я не стал, — побоялся, а она на суде и рта не раскрыла. Бодался я сам — смеялись судьи… Халява и обман фундамент юстиции. Восемь лет вот сижу, пишу жалобы, а напрасно…
Страшный это был год — девяносто восьмой. Цеха остановились. После обвала рубля нерентабельной стала зона. Невостребованная её продукция не находила сбыта, иностранный товар повсеместно оккупировал прилавки. Оборотные средства растаяли, ресурсы иссякли — инфляция…
Голодали осужденные, пили сечку взахлёб — вылизывали миски. Крутились как умели. Кого не забыла воля, тот и выжил: чаёк да ландорик, а доходяги в лазарете жрали нифеля и загибались от боли в желудке. Ни слуху и ни духу от брата не было…
Новое тысячелетие — новые мысли. На переломе веков задумался Тарантул о прожитой им жизни. Свет божий не грел заскорузлую душу. Криминальные хроники пугали, телевизор глумился над зэками. На смену ножу и топору пришли новые технологии — взрывы и автоматные очереди хлестали Россию. Сотнями погибали люди невинные даже по понятиям душегубов. Население вымирало, отравленное ядом законотворчества людей, приватизировавших Россию. Прибывающие из вне говорили о больших деньгах и о способах их отмывки, сетовали на бедность, и расценки на праведный суд не укладывались в головах у старожилов. На молодое поколение глядели они осоловевшыми от ужаса глазами и запотевали линзы их старых очков… Свободы стали бояться многие, и более те, кому жить было негде и не на что…
— Вот буду на воле, убью брата и вернусь… — попрощался Тарантул с людьми и вышел на улицы города.