Впрочем, вряд ли для Вебера нарушение установленного порядка выльется в нарушение, это же Вебер…
Я закрыла глаза. Ну, хватит уже плакать. Впрочем, и слёз-то больше не осталось. За последнюю неделю своей жизни я, кажется, выплакала все оставшиеся сбережения. Может, они мне и не понадобятся больше?... Надежда умирает последней.
Я оттерла лицо и глубоко вздохнула, продолжая смотреть сквозь окно на тёмный переулок. Хорошо, что здесь не горели фонари. Я устала от света, тем более, от этого неприятно-рыжего, въедливого и раздражающего.
В комнате позади меня тоже во всю силу господствовали сумерки. Я находилась всё там же, в гостиной старой квартиры, где мы четыре часа назад разговаривали с Вебером, и где так печально закончилась история моего признания ему в любви. Так-то. Возомнила я себя принцессой.
Я отвела взгляд. Но кто же знал?... Это чувство, навсегда, именно так, навсегда, привязавшее меня к Саше, было совсем не таким, каким я даже могла себе представить. Мне казалось, что такое бывает только в книжках, в фильмах. Что в жизни всё по-другому. Мне всегда все так говорили. Да я и сама была в этом убеждена, когда была влюблена в Спольникова. Я фыркнула. Была ли? Даже до отвратительного смешно было считать, что у меня к Антону что-то было.
Теперь.
Теперь, когда я одним резким и пронзительным ударом в сердце, поняла, что такое любовь. В одном фильмы, книги, убеждения были правы – это было больно. Донельзя. Но прекрасно. И так же – донельзя.
В любом случае, это чувство останется со мной, и я знаю, что навсегда. В этом я не ошибусь, это точно. В этом – нет. Главное, сейчас другое. Я не хочу потерять добрые отношения с Вебером в последние часы нашего общения. Я была не права. С самого начала до самого конца. Какое право я имею от него чего-то требовать? Убеждать его в чём-то?
Я постучала пальцем по разбитому подоконнику, проследила взглядом за витиеватыми линиями трещин, разросшихся в твёрдом слое белой краски. Разве бывает такое, что тебе до онемения больно от того, что ты совсем скоро, возможно, навсегда расстанешься с человеком, которого любишь, и вместе с этим чувствуешь себя самой счастливой, потому что ты его встретила?...
И главное, что его так сильно полюбила и… даже не безответно?...
Не безответно. Я до сих пор не могла прийти в себя от волны ошеломляющего счастья, что накрыло меня, после того, как я узнала, что Вебер чувствует ко мне много большее, чем я думала…
Я хлопнула ладонью по шершавой поверхности подоконника и устремила взгляд в ночное небо.
Когда Вебер придёт, я извинюсь. Попрошу прощения за все свои слова, выходки и глупости. Я хочу, чтобы мы расстались друзьями. Вообще, я не хочу, чтобы мы расставались, но раз всё идет к этому, то пусть лучше расставание произойдёт на доброй ноте.
Словно вторя моим мыслям, дверь позади меня скрипнула. Я резко обернулась, так резко, что у меня мгновенно закружилась голова, а перед глазами всё расплылось. Моё сердце замерло, кровь застыла в жилах, и сама я вся похолодела от волнения.
Вебер вернулся.
Он тихо зашёл в комнату, закрыл за собой дверь. Как и я, видимо, предпочел остаться в полумраке, потому что даже не сделал попытки включить свет. Некоторое время он молча стоял у двери совершенно без всякого движения, смотрел на меня. А я смотрела на него в ответ. В висках стучало, внутри буквально всё клокотало.
Я должна найти силы, чтобы сказать хоть слово. Но сил, как назло не было, и слов тоже.
- Маша… - хрипло произнёс Вебер, направляясь ко мне.
- Саш, прости меня, ладно? – не в силах ждать его слов, выпалила я. Если сейчас не скажу, то неизвестно, когда сил наберусь. – Прости за всю эту сцену… Вообще за всё.
Вебер подошёл ко мне. Слишком близко. От него пахло табаком, ночным ветром, костром. И алкоголем. Кто бы сомневался?... Впрочем, я сама бы выпила после всего произошедшего.
Меня вдруг всю словно бы пережало. Близость с Вебером всегда действовала на меня так, словно бы я ныряла куда-то глубоко, на дно… На дно самого горячего озера на свете.
Сдерживая дурацкую улыбку, я нервно втянула в себя воздух и опустила лицо. Теперь я видела лишь его кожаную броню, перетянутую на груди крепким ремнем.
Вебер коснулся шершавыми пальцами моего подбородка. Он был, по-прежнему, в перчатках без пальцев. И вообще, был всё таким же. С чего ему меняться? Таким я его и запомню навсегда: со смуглым лицом, по мне, так невероятно красивым, легкой улыбкой, самой ободряющей на свете, с взъерошенными тёмно-каштановыми волосами, отросшими и всегда придающими Веберу какой-то героический вид.
Саша провёл пальцем по моей щеке и легким движением заставил меня поднять лицо. Он хотел, чтобы я посмотрела ему в глаза. И я посмотрела. В его каре-зелёные глаза. В самые любимые на свете. Самые красивые. Самые добрые. Самые внимательные.
В эти глаза я могла смотреть долго-долго, с самозабвением, ничего не боясь, наслаждаясь, любя. Я могла бы смотреть в них всю жизнь, но разве меня кто-то слышит?
- Ты не должна ни за что просить прощения, - сказал Вебер тихо. Он смотрел на меня так, как я мечтала, чтобы он хоть раз в жизни взглянул на меня. А теперь это наяву? – Это я должен просить прощения…
- За что?...
- За то, что я мог навсегда потерять тебя уже завтра. И даже не осознавал этого… - Вебер взял моё лицо в свои руки, и я почувствовала, как стремительно заливаюсь краской. Наёмник наклонился, коснулся моего лба лёгким поцелуем. – Я всё думал об этих предрассудках и мыслях, отравляющих меня… О любви, возрасте, о нас с тобой… О нашем будущем… Из-за того, что я однажды обжёгся, я едва-едва не теряю ту, ради которой всё это того стоило…
- Ты пьян, - улыбнулась я, снова опуская лицо и утыкаясь лбом Веберу в грудь.
Наёмник усмехнулся.
- Если от меня пахнет алкоголем, это не значит, что я пьян. – Обняв, он поцеловал меня в макушку, затем отстранился, чтобы снова посмотреть мне в глаза. – Я говорю тебе то, что должен был сказать уже давно. Почему ты плачешь?...
- Я боюсь тебя потерять. – Я вытерла слёзы. Меня так переполняли чувства, что я и говорила то едва-едва. – Боюсь, что ты потом решишь, что ошибся в своём решении…
Вебер всмотрелся в мои глаза. У него был такой взгляд, что все мои сомнения по поводу того, что он говорил серьезно, мгновенно рассеялись.
- Это последнее, чего тебе следует бояться, - сказал он, наклоняясь ко мне и прижимаясь лбом к моему лбу. Он закрыл глаза и прошептал: – Я люблю тебя, Машка... И я не могу отпустить тебя, поэтому прошу, останься со мной.
Улыбаясь, я зажмурилась. Это всё, правда, не сон?
Отстранившись от Вебера, я, смущаясь и краснея, робким движением коснулась его лица.
- Только об этом я и мечтала…
Вебер улыбнулся мне, прикрыл глаза, а затем, обхватив мое лицо шершавыми ладонями, наклонился и поцеловал меня.
***
- Ты уверена?
- Абсолютно.
Соболев улыбнулся. Ветер взъерошил его седые волосы, пронзительно-ясные голубые глаза стали будто бы ярче на фоне просветлевшего сегодня неба.
Михаил Георгиевич вздохнул. Мы с ним стояли возле памятника Жукову, недалеко от старинных стен Исторического музея – алых, чуть потемневших от копоти, времени, но всё таких же невероятно красивых.
- Ну, а через сколько будете?...
- Через два года постараемся быть, - ответила я.
Соболев задумчиво покивал. Поразмышлял о чём-то, разглядывая мощёную площадь, уходящую из под ног всё выше и выше, кивнул ещё раз и снова посмотрел на меня.
- Надеюсь, что к этому времени город будет уже полностью на ходу, - улыбнулся Михаил Георгиевич.
- Уверена, что так и будет, - отозвалась я, улыбнувшись ему в ответ.
- Ну, Машенька, мне пора. – Вздохнул Соболев. – Я рад, что мы с тобой встретились… А теперь ещё и всё так замечательно решили.
- Я тоже, Михаил Георгиевич. – Мы с Соболевым обнялись. – Вы там с ребятами….будьте осторожны.
- Будем, - выпуская меня из объятий, ответил Соболев. – Никуда не денемся. Ты, главное, береги себя. Привет Веберу.
- Передам.
Мы попрощались. Вот так легко, с надеждой. Через два года увидимся. Верю в это без всяких сомнений.