Так они и жили теперь. Жизненные задачи были распределены раз и навсегда. Нина мыла подъезды, мерзла на осеннем ветру у газетного лотка, гремела тарелками в посудомоечной, а Костя отмаливал их общие грехи. Костина миссия была высока и многотрудна, Нина решала задачи житейские, земные. Костя отвечал за величие духа, Нина — за презренный быт.
Итак, Костя вошел в церковные ворота. Раздал подаяние. Замер у входа в храм, содрал с головы кепчонку, перекрестился истово и ступил наконец под священные своды.
До начала службы оставалось еще около получаса. Костя купил три свечи у церковной служительницы, стоявшей у свечного ящика, и неодобрительно покосился на пергидрольную блондинку, подошедшую к ящику следом за ним. «Платком бы голову покрыла, прежде чем в храм войти, — подумал он раздраженно. — Тоже мне прихожанка! Ни черта не… Свят, свят, свят, что это я чертей поминаю сегодня?»
Блондинка между тем протянула служительнице деньги, глянула на нее и ахнула, узнав.
Костя отошел в сторону, сжимая свечи в ладони. Конечно, узнала. Как не узнать! Служительница, стоявшая за свечным ящиком, была в прошлом известной актрисой. Свою судьбу бывшая лицедейка выстроила размашисто и ярко: бурная молодость, зрелость, проведенная в творческих метаниях и любовных испытаниях, и вот теперь шикарный финальный аккорд — монашеский черный плат, свечной ящик, скорбно поджатые губы.
«Перетрахала пол-Москвы, — бурчал про себя Костя, ставя свечку у иконы, — выпила цистерну водки, теперь грехи замаливает. Тоже роль играет. Блудодейка!»
Костя поднял глаза на икону. Подумал, прежде чем перекреститься: «Да ты и сам хорош! Свечу ставишь — и богохульствуешь… Что это с тобой сегодня, Константин Петрович?»
— Вас батюшка к себе просят, — прошелестел кто-то за его плечом.
Костя оглянулся. Церковный служка стоял перед ним и мягко, елейно улыбался.
— Меня? — переспросил Костя потрясенно. — Батюшка?
Служка кивнул, жестом приказав Косте следовать за ним.
В маленькой светлой комнатке со сводчатым низким потолком, возле узкого окна сидел в кресле благообразный молодой попик Он радушно улыбнулся вошедшему в комнатку Косте.
Тот, вконец одурев от всех неожиданностей, поднес было руку ко лбу («Господи! Что же я делаю-то? Креститься собрался, будто он не поп, а икона!»), сцепил за спиной мокрые от пота руки и неловко поклонился.
Выпрямившись, он увидел Диму. Костя узнал его тотчас, хотя и не видел ни разу, каким-то седьмым чувством узнал. Он, мерзавец! Костя был в этом уверен.
Дима торчал за креслом, в котором восседал священник Костя оглядел соискателя Нининой руки… Хорош. Холеная рожа, веселые глаза. Стоит, положив руку на резную спинку кресла, улыбается победно. Хозяин жизни, властитель судеб.
«Вот я почему чертей поминал-то, — догадался Костя. — Вот он — черт!»
— Как настоятель прихода сего, — забасил поп, взирая на Костю с отеческим расположением, — благодарю тебя, сын мой, за щедрый взнос, за благое деяние…
— Батюшка, какой взнос? — промямлил Костя, совсем сбитый с толку. — О чем вы?
— Денежный взнос, — гудел святой отец. — Деньги немалые… По крупицам, по йотам собирал! Похва-ально, сын мой! Похвально!
— Это ошибка, батюшка! — Костя старался не смотреть на Диму, возвышавшегося за креслом слуги Божьего. — Это ошибка, недоразумение Я ничего не».
— Он тайно хотел, отец Феодосий, — перебил его Дима, склонясь к священнику.
— Тем ценнее пожертвование, — рек отец Феодосий, привстав с кресла и давая Косте понять, что аудиенция окончена.
Костя попятился к дверям, суетливо кланяясь, ненавидя себя самого за собственную униженность, за смятение, за эти плебейские поклоны.
Он выскочил из церкви, щурясь от солнечного света. Служба уже началась, торжественно и мерно били на звоннице колокола.
Костя выбежал из церковных ворот. У кромки тротуара стояла Димина машина, возле нее, позевывая, расхаживал мордоворот.
Костя оглянулся — Дима шел следом. Остановился возле нищенок, достал бумажник, зашуршал «зелеными». Старухи тянули к Диме темные сухие ладошки и с подобострастной надеждой заглядывали ему в глаза.
«И я сейчас кланялся также, как они, — подумал Костя, глядя на рой нищенок, клубившийся возле Димы, возле доброго барина, оделяющего их заморской копеечкой. — И кланялся так же, и угодничал так же…»
— Твоя работа? — спросил он у Димы, когда тот наконец подошел к нему. Спросил в упор, зло и резко, сразу перейдя на «ты». — Твои штучки?