— Новую? — недоуменно переспросил Дима.
И вспомнил о Нине. Да, усмехнулся про себя. Если это и можно назвать романом, то романом весьма нетипичным. Нетривиальным.
— Дима! — В голосе бывшей жены звучала печальная нежность. — Мой тебе совет: обжегся на молоке — дуй теперь на воду. Будешь новую искать — ищи с материнским началом. Знаешь, есть тип такой — женщина-мать. Вроде меня. Ты же у нас большой ребенок. Это совсем неплохо, что ты надулся. Это даже хорошо. Признак настоящего мужчины.
Нина вошла в посудомоечную и устало поздоровалась с товарками. Ей никто не ответил. Здесь сейчас было не до нее: все сгрудились вокруг мерно урчащего гигантского агрегата.
Огромная, заморская, судя по дизайну и многочисленным лейблам, машина заглатывала грязные ножи и тарелки и выпускала их из огромного зева ослепительно чистыми… Тут же все сушилось и сортировалось.
Нина подошла поближе к диковинной штуковине и внимательно ее осмотрела, потом перевела взгляд на хозяина заведения. Жора взирал на машину-«посудомойку» с благоговейным трепетом, изредка поглаживая ее ладонью по гладкому боку. Жесты эти были исполнены такой сладострастной неги, словно Жора не до кухонного агрегата дотрагивался, а ласкал любимую в час долгожданного свидания.
— Да-а… — протянула Нина, усмехнувшись. — Жор, ты теперь увалишь нас всех за ненадобностью?
— Тебя оставлю, — пообещал Жора. — Тебе вообще велено зарплату втрое повысить.
— Кем велено? — поинтересовалась Нина, заранее зная ответ.
— Димкой. — Жора снова положил ладонь на сверкающую поверхность супермойки. — Это Димка нам ее подарил. Шикует. Немецкая машинка, вон представитель фирмы лопочет. Хайнц! — крикнул Жора. — Хайнц, битте, еще тарелочку кокни! Хайнц его зовут, — добавил Жора, понизив голос. — В честь кетчупа, наверное.
Белобрысый Хайнц с готовностью шваркнул об пол тарелку — та не разбилась. Нинины товарки, очевидно, в который раз наблюдающие за этим аттракционом, вяло похлопали в ладоши.
Товарки были сумрачны и молчаливы: над ними нависла угроза возможного увольнения. Машина-«штрейкбрехер» (тоже ведь немецкое словцо, между прочим!) делала свое дело исправно и четко, не требуя ни ежемесячной зарплаты, ни надбавки к ней, ни дополнительных выходных.
— Класс! — восхитился счастливец Жора. — Видишь, тарелки не бьются. — Он повернулся к Нине, сияя. — Она их какой-то пленкой покрывает невидимой, машина. Прочность им придает.
— А это Дима пришлепал? — спросила Нина, кивнув на листок бумаги, приклеенный скотчем к боку машины. На листке было выведено крупно: «$5000».
— Ага, — кивнул Жора. — Цена, наверное. Дороговато, конечно. Но это его проблемы. Если ему денег не жалко…
— Это он меня во столько оценивает, — пробормотала Нина чуть слышно. — Это не машине цена. Мне.
— Тебе?! — поразился Жора. — Да брось… — Он оглядел Нину так, будто в первый раз видел. — Что, правда, что ли? Ну, это он… — Жора запнулся, с трудом подбирая слова, — мощно переплатил. Круто!
Нина уже не слышала этих слов. Она вошла в зал и взглядом отыскала Диму.
Дима сидел за своим столиком и в упор смотрел на Нину.
— Вставай! — приказала она, подойдя. Господи, как ей хотелось сейчас запустить ему в рожу соусником! Или вот этой салатницей… Собственно, а что мешает?
— Бить будете, графиня? — усмехнулся Дима, словно прочитав ее мысли. — Ваша светлость, я готов стерпеть любые муки.
— Вставай! — повторила Нина сдавленно.
Дима встал и поднял вверх руки. Сдаюсь, мол, ваша взяла.
— Идем! — прошипела Нина, кивнув в сторону двери.
— Оружие сдавать? — спросил Дима, похлопал себя по карманам, достал мобильный телефон, потом бумажник и протянул было Нине.
— Иди, иди. — Она снова кивнула на дверь.
Дима вздохнул, сунул телефон и бумажник обратно в карманы, сложил руки за спиной, как арестант, и, ссутулившись, повесив голову, пошел.
Публика, с неподдельным интересом наблюдающая за происходящим, одобрительно засмеялась.
— Эт-то есть наш последний, — пропел Дима, коленом открывая дверь, — и решительный бой… С Интернациона-алом… — Он вышел на улицу, провожаемый удивленным взглядом вахтера. — Что-то я, батя, революционные гимны полюбил, — сообщил Дима вахтеру доверительно. — Не к добру… Воспрянет! — пропел он с энтузиазмом. — Род! Людской!
— Твоя машина? — спросила Нина, выходя следом. — Садись и уезжай.
Дима молчал, глядя на нее с какой-то бесшабашной пьяной тоской.