Она содрогнулась, судорога пробежала от макушки до кончиков ног. Она не хочет думать об этом…
По коридору из комнаты донесся голос сестры. Как обычно, пение было фальшивое, но энтузиазм у Сары от этого не убывал. Звук чуть не вызвал у Рут улыбку. Сара не понимает, что происходит. Она живет в своем невинном мире, мире кукол и Диснея. Она уверена, что полицейские скоро отпустят папу, как только Рут скажет им про глупого парня, который пытался ее целовать и обнимать.
Рут снова воровато посмотрела на лампочку наверху. «Ты не можешь заглянуть внутрь меня. Никто не может. Ни ты, ни мама, ни папа. И ты не можешь видеть его, не можешь видеть Манса. Если бы могла, то сообщила бы маме и папе, и они бы поняли, узнали секрет, узнали бы, что он делает…»
Рут еще больше сгорбилась и сцепила руки под носом, прижав большими пальцами губы. От кофе поднимался белый пар. Пение сестры замолкло, и в доме стало тихо-тихо.
Как темно в кухне. И какой мрак снаружи. Оконные стекла потеряли прозрачность, их как будто измазали чем-то желтовато-серым. Нужно включить свет. На самом деле лампочки не могут ее видеть, это просто ее воображение. По правде-то она знает это, но все равно. Наверное, она как под гипнозом: человек в здравом уме не может так смешно вести себя, сознавая всю абсурдность своего поведения; а в трансе это кажется совершенно естественным. Вот как она себя чувствует. Она прекрасно знает, что лампочки не шпионят, но не может перестать думать, что это шпионы, и ведет себя соответственно. И то же самое с Джозефом Мансом. Она не могла встретить его в лесу, потому что он умер и не мог приходить ночью и трогать ее, щупать, делать эти гнусности…
Рут рассмеялась нервным смехом, в котором слышались одновременно смятение и страх. Это был только один короткий смешок.
Кофе еще не остыл, но она заставила себя сделать глоток. Боль ей кстати. Она отпила еще, радуясь, что обжигается. Горячо, неприятно, но это реально. Кофе горячий и поэтому обжигает губы. Никаких споров, никакого обмана, никаких фантазий. Лампочка — это лампочка, не более; зеркала отражают изображение, они не могут проявить твою скрытую сущность.
Манс умер и никогда не вернется.
Манс умер и никогда не вернется.
Манс умер и никогда не вернется.
Так почему же он здесь?
Откуда этот знакомый холод, пробежавший по телу?
Откуда это шарканье, что слышится через приоткрытую дверь?
Откуда этот запах, если не от разлагающегося тела?
Откуда это склизкое бормотание, если не из прогнившего горла?
Откуда все это, если Манса нет в коридоре?
Рут медленно повернулась на стуле, чтобы видеть приоткрытую дверь. Шарканье приближалось. Хотя было темно, что-то еще более темное заполнило дверной проем. Что-то поджидало там. Что-то наблюдало за ней.
Рут открыла рот, чтобы закричать, хотя и знала, что крик не получится. Он никогда не получался. Он всегда застревал в груди. Манс даже провоцировал ее закричать, но из этого никогда ничего не выходило — горло парализовало.
Выпучив глаза, Рут смотрела на узкую тень, одной рукой схватившись за спинку стула; все тело ее дрожало, но так незаметно, что со стороны могло показаться, что девушка совершенно неподвижна. Рут хотела взмолиться, но ни звука не сорвалось с ее губ. Она хотела убить его, но он и так был мертв.
Однако на все это был ответ; был способ сделать так, чтобы его мерзкие, прогнившие руки не коснулись ее тела Или, по крайней мере, был способ сделать так, чтобы она не почувствовала его прикосновения. Рут обежала взглядом кухню, ища нож. Сначала по запястьям, потом по горлу. Это будет легко. И никто не узнает, как она позволяла Мансу трогать ее. И как его прикосновения возбуждали ее.
Нож не попадался на глаза, но девушка знала, где лежат ножи. Ее внимание вновь привлекла открытая дверь.
Тень исчезла.
Но снова послышалось шарканье.
Он уходит. Манс уходит от нее.
Ее тело обмякло. Хотелось плакать, хотелось упасть на пол и благодарить Бога за милость. Девушка прислушалась, чтобы убедиться наверняка. По-прежнему слышалось движение, но оно определенно удалялось.
А потом остановилось, и Рут услышала скрип дверной ручки.