Движение замедлилось и прекратилось, легко и без всякого столкновения, мотор заглох. Все стало тихо и спокойно. Даже гимн замолк.
Доктор прислонился к рулю, очки съехали на кончик носа. Он тяжело дышал.
Потом послышался треск. Невероятно, но как будто трескался лед.
Машина вздрогнула, ее передние колеса погрузились, но не глубоко, всего на фут, не больше. И она начала скользить вниз.
Когда машина снова наклонилась вперед и послышался плеск, доктор вскрикнул. За окнами стала подниматься темная вода, ноги вдруг промокли.
Вода из пруда заполняла тонущую машину, темная, серая тяжесть давила на окна, просачиваясь через трещины в ветровом стекле, и струйки вскоре превратились в потоки, фары по-прежнему горели, и даже сквозь охвативший его ужас доктор разглядел во мраке темные фигуры, плывущие к нему, словно что-то тянуло их к новому чужеродному элементу, появившемуся в этом тусклом, водянистом мире.
Что-то застучало в боковое стекло, и доктор резко обернулся. Ему показалось, что к окну прижалась маленькая ручка. Но на ее пальцах не было плоти.
Стук по стеклу рядом заставил его снова оглянуться.
Сначала было трудно что-то разглядеть, поскольку все окутывал мрак — и внутри машины, и снаружи. Но даже в этой кромешной тьме глаза различили прижавшееся к стеклу лицо. Необъяснимо — поскольку мрак не рассеивался, — но он увидел, как появилось еще одно лицо; призрачные образы как будто светились изнутри, а к стеклу прижимались маленькие ручки.
Сначала Степли показалось, что лица улыбаются ему, но потом он понял, что вода в пруду разъела губы на этих лицах.
Ледяная вода сдавила грудь, стало трудно дышать. Он не мог двигаться. Нет, ему не двинуться. Куда ему деться? Туда, к этим призракам?..
Лица словно закивали в ответ на его молчаливый вопрос. Появлялись все новые фигуры, безгубые лица, пустые глазницы, они облепили ветровое стекло и боковые окна.
Вода дошла до подбородка.
Хотя плоть с лиц была смыта на этом подводном кладбище, Степли понял, что лица принадлежат детям, потому что они были в большинстве своем маленькие, как и костлявые ручонки, стучащие по стеклу. «Нам одиноко здесь, — говорили дети, — Слишком долго мы здесь безутешны. Нам нужен кто-то, кто бы позаботился о нас. Кто-нибудь старший. Вроде тебя».
Вода заливала рот, попадала в нос. Очки уплыли. До Степли донеслись слова гимна. От детских голосов улыбки за стеклом словно посветлели и стали еще шире.
Вода сомкнулась над его головой.
Мэдди Баклер шила, ожидая. До того она поставила на окно маленькую лампу. Возможно, это было глупо, но чувство говорило, что лампа может послужить маяком.
Рядом лежал Гаффер, прижавшись к креслу так близко, что мог коснуться хозяйки. Пес бегал за ней повсюду, с тех пор как в позапрошлую ночь вернулся один и стал выть у двери. Тогда у Мэдди не было сомнений, что с Джеком что-то случилось. Она сразу же позвонила в полицию, но там отказались ехать в лес искать его. Пусть рассветет, сказали ей, и тогда — если с ее мужем что-то случилось — его будет легче найти. Кроме того, в любой момент он сам может вернуться, ругая убежавшую собаку. Мэдди не удалось убедить их, что здесь что-то не так и нужно начинать поиски немедленно. Она уговаривала Гаффера отвести ее к Джеку, но собака отказывалась выходить из коттеджа, убегала от входной двери и забивалась под стол в кухне.
Позже, утром, полиция нашла тело Джека, но их извинения и выражения сочувствия уже не могли помочь. Так же как и заверения, что виновного, прострелившего ему сердце металлическом стрелой, скоро разыщут.
Прошлой ночью Мэдди ждала, что Джек вернется. И теперь ждала снова.
Он придет. Она знала, что он придет. Он найдет путь в противном тумане, и свет в окне направит его.
О, пусть говорят, что он умер! Они могли унести его тело, но это не значит, что Джек не вернется к ней.
Потому что все возвращаются.
Как никто не понимает этого?
Все возвращаются.
И поэтому она будет сидеть здесь и шить, пока Джек не придет. Мэдди начала напевать себе под нос.
Но прекратила, когда Гаффер вздернул голову. Эрдель тихо заскулил.
— Все хорошо, старый дурачок. Ты знаешь, кто это.
Собака, не отрываясь, смотрела на дверь, жалобное скуление стало настойчивей.