Тучи над городом продолжали сгущаться. С минуты на минуту мог ударить ливень.
13. Обратно на вокзал.
Откупорив "Кагор", я приложился несколько раз. Полупустую бутылку оставил возле лавочки. Бомжи допьют. Или какой-нибудь опустившийся бедолага. В Туапсе полно бедноты.
Потом я сходил к городскому причалу. Вот, здесь точно ничего не изменилось. Облущенные серые камни, потрескавшиеся и позеленевшие от морской влаги. И терпеливые волны, которые, удар за ударом, стучат о постройку причала, словно надеясь когда-нибудь обрушить ее. Но только это не так. Волнам все равно. И даже если этот причал рухнет, они по прежнему будут стучать о берег. Они так же стучали и десять лет назад, и пятнадцать, и двадцать... И сто лет назад, и двести, и тогда, когда не было здесь никакого причала. Волны видели боевые немецкие корабли, отступающие белогвардейские отряды, видели эскадру адмирала Лазарева, казаков-завоевателей, разбойничьи шайки горцев, видели диких пещерных людей. И, наверное, много тысячелетий спустя, когда здесь уже не останется никаких людей вообще, а останется только берег, эти волны будут все также стучать и стучать в него, бессмыссленно и упрямо.
Я шел к вокзалу. Море билось у меня за спиной. Оттуда, с моря, дул сильный ветер, холодный и пахнущий морским йодом. Дождь еще не начался, но я уже чувствовал его близкое, уверенное дыхание. Полчаса осталось до поезда.
И тут, не доходя пяти минут до вокзального здания, я увидел двух патрульных омоновцев с автоматами наперевес. Они пристально вглядывались в меня. Что им показалось подозрительным? Я же не кавказец. И даже близко не смахиваю.
Опустив голову - так, словно бы я задумался, кладу руку в боковой карман плаща. Если меня заметут с этой игрушкой - конец. Я - опасный убийца, преступник, находящийся в международном розыске. Интерпол знает меня в лицо, и их компьютеры помнят наизусть всю мою биографию. Я сам о себе столько не знаю, сколько они обо мне. Практически случайно, чудом, мне удалось добраться до России, а, вот, выбраться теперь отсюда скорей всего не удастся. Переход границы - огромный риск.
Но - кто знает? Возможно, сейчас все закончится. Я зачеркну этих двоих своими выстрелами. Но, наверняка, они не одни. Наверняка, где-то рядом есть еще несколько. Я не уйду живым. Меня изрешетят.
Что делать? Сворачивать некуда. Бежать бесполезно. Спрятаться не успею. Если что - омоновцы положат меня точно в спину. Или - в затылок. Эти ребята умеют обращаться со стволами. В ОМОН не берут кого попало.
Я подхожу ближе, уже не сбавляя шаг. Иду, опустив голову - так, словно бы не вижу никого вокруг. Боковым зрением отмечаю: омоновцы смотрят прямо на меня. Большим пальцем тихонько взвожу курок. Сейчас.
Сейчас они останавливают меня. Подходят ближе. Слишком близко подпускать их нельзя. Могут выбить оружие. Одному стреляю в горло, другому в лоб. Стрелять в грудь бесполезно: на омоновцах бронежилеты.
- Эй, командир! - слышу я негромкий оклик. - Не торопись. Иди сюда.
Я останавливаюсь. Делаю вид, что для меня этот оклик - неожиданность, и я даже и не пойму сразу, о чем идет речь.
- Местный? - быстро спрашивает омоновец, когда я подхожу к ним.
С такого расстояния удобно стрелять. Не промахнусь. Только стрелять нужно быстро.
- Я?
- Да, ты. Местный?
Что ему ответить? Я на мгновение замешкался над этим, непростым для меня, вопросом. Потом сказал:
- Нет. Не местный.
- А документ есть?
Мой, топорно выполненный, паспорт им, конечно же, не понравится, и они захотят отвести меня к себе, в мусарню - "для выяснения личности".
Я выпускаю пистолет и лезу во внутренний карман - за паспортом.
Подавляя дрожь пальцев, протягиваю паспорт омоновцу. Тот, раскрыв, смотрит. Второй разглядывает меня. Моя рука снова в боковом кармане, она уже нащупала рукоятку.
- Что делаешь в Туапсе? - спрашивает омоновец.
- Проездом. У меня поезд через пятнадцать минут.
- Билет покажи.
Я опять выпускаю рукоятку. Лезу в боковой карман за билетом. Неужели же, я проскочил? Поверить не могу.
Омоновец рассматривает билет. Все, как будто, в порядке. Он возвращает мне билет и паспорт.
14. Вокзал.
Я на вокзале. До отправления поезда пять минут. Лёгкий чемодан в руке быстро и неуверенно раскачивается.
Вот и поезд. Я сажусь в него. Проводник внимательно смотрит билет, потом небрежно махает рукой. Все. Я захожу в свое купе. Бросаю чемодан на верхнюю полку. Сейчас поезд тронется. Сейчас. В окне застыл неживой пейзаж: здание туапсинского вокзала. Много раз, в детстве, я садился здесь в поезд или в электичку, много раз видел это здание сквозь вот такое окно. Много раз. Но тогда это был мой город, мой, и, уезжая, я знал, что скоро сюда вернусь. Сейчас я смотрю на это здание и прощаюсь с ним. Я больше никогда не увижу его. Чужой, незнакомый город. Я не знаю его и не хочу знать.
Десять лет - большой срок. Если бы я прожил эти десять лет здесь, то этот город менялся бы вместе со мной. Но я выпал из этого движения. И, вернувшись, не нашел своего города на прежнем месте.
Пошел дождь. Сначала редкие, трусливые капли, потом - частые, более смелые, и, наконец - ливень. Струи воды текли по стеклу.
Поезд тронулся. Здание вокзала задумчиво дернулось и поплыло куда-то, тая и навсегда растворяясь в размытых, живых узорах дождя.
Я почему-то вспомнил ту одинокую, оставленную мною у лавочки, недопитую бутылку "Кагора" и подумал, что туда сейчас накапает дождь. Живо представил себе, как быстрые, уверенные капли одна за другой бьют по темному стеклу уже мокрой бутылки.
Аджакс-Маркхам-Торонто- автобус "Маркхам-Торонто", автобус "Аджакс-Торонто",
2002-2003 гг..