— Разве ж жизнь это была воину? Не жизнь, а сон тягучий! — высказал своё мнение самый молодой из старейшин, выдвинувшийся за счёт гибели более старших членов рода.
— Молод ты ещё, чтоб о том судить! — одёрнул его Рахимбек. — Но подумайте, кому мы будем нужны, кроме Росслана? Разве те, кто нас науськивает… — взор старца скользнул по лицам собравшихся. — Не отводите глаза! Вы не хуже моего знаете, что войну не одни мы затеяли… Выступит против нечисти, если та вновь поднимется? Разве помогут они нам в год голодный? Много обид мы от россов вынесли, и по делу, и так, от их вольности, но вспомните и те благодеяния, что от Рутении видели. Не всё средь нас чёрным подёрнуто! Разве не их искусные каменщики столицу нашу строили? Разве ж не те крестьяне — пахари, что мы сожгли-попалили, со света белого извели, нас в трудную годину хлебом одаривали? Молчите? Нет нам за грехи наши перед богом прощения!
— Остановись, старик! — эмиред едва сдерживался, чтобы не схватиться за рукоять меча, висевшего на поясе. — Видно, разум твой помутился от питья да сытности. Ступай домой да отдохни хорошенько. А как выспишься, собирай мужчин рода да к столице спеши. Не к чему нам сейчас ссориться. Ступайте и словам моим следуйте, иначе не будет вам ни чести, ни прощения! — и, поднимаясь со своего ложа: — Я всё сказал!
— Зря ты так, Рахимбек! Плетью обуха не перешибёшь, нельзя эмиреду противиться. И предки наши так жили, и нам так жить! — совсем сгорбившийся старик пристально посмотрел в глаза ссутулившегося Рахимбека. — Не стой на своём, приведи своих людей на защиту крепости!
— Почтенный Маахад, в словах твоих истина ложью покрывается, слабость над силою владеет, ты и сам как я думаешь, так что же мне не по сердцу советуешь?
— Как я думаю, никому не ведомо, но ты прав, и впрямь многие как ты рассуждают, но не многие столь глупо языком своим владеть осмеливаются. Стар я, может и мудрости во мне не прибавилось, но знаю, коли воинов своих не приведёшь, ещё большее зло познаешь. А что до пращура и писаний его, то не всё ли едино, что там записано? Что бы он ни советовал, всё равно люди по-своему переиначат.
— Может и прав ты, Маахад, только я хочу жить так прадед учил: пахать землю, города и сёла строить, а меч… А меч в руки брать только против нечисти, для того, чтобы жизнь мирную защитить да злу не дать вторгнуться.
— Эхе — хе, упрям ты. Видно, и впрямь суждено роду твоему сгинуть. Не захотел понять ты меня, а я добра тебе желал. Не та сегодня Рутения, чтобы друзей своих в обиду не давать, чтобы злу противиться. Зло уже и в ней своё гнездо свило. Что же, путь ты свой уже выбрал. Не стану больше уговаривать. А теперь прощай, может, после жизни и свидимся. — С этими словами старец развернулся и, слегка прихрамывая, пошёл к поджидавшей его когорте всадников.
— Прощай! — тихо повторил ему вслед совсем загрустивший Рахимбек. Много правды было в словах Маахада, много, но разве мог он, человек, противиться словам избранного небесами предка? К миру призывал Налаахмед, и меч в руки брать велел, только чтобы против ворога встать, когда и отступать некуда. Но кто же нынче священные книги читал? А кто читал, то кто вдумывался? А кто вдумывался, правду ли народу оркскому говорил? — Тяжело вздохнув, подгоняемый мрачными мыслями, глава рода Инорского поспешил к стоявшей поодаль одинокой лошади. С трудом взгромоздившись в седло, он дёрнул поводья и, никем не сопровождаемый, направился в родное селение.
Караахмед под личиной старого орка Дервиш-шана уже давно бродил во владениях Рахмеда, подслушивая и выглядывая. А сегодня, поймав большую летучую мышь, привязал под её крыло тайное письмо и отправил оркскому властителю. Вскоре зверёк влетел в распахнутое окно опочивальни эмиреда и, повинуясь отданному чародеем приказу, бросил письмо в руки только что проснувшегося эмиреда.
Повелитель орков Рахмед, задумчиво расхаживая по своим покоям, нервно теребил бороду. Если соглядатаи не ошибались, его армии даже дня было не выстоять против огромного войска Росслании. Но были у него и другие сведения, тайные, именно на них он и рассчитывал. Не назвавшийся благодетель весточку почтовую с зверем ночным, летучим прислал, и было в той записочке обещание тайное помощи и планы росские, по дням расписанные. А как доказательство добрых намерений в конце весточки было начертано: "…до града твоего пешим идти не боле трёх дней, а войско росское не менее семи идти будет. Ежели сказанное исполнится, то сделай как сказано, и по-твоему сбудется". Так что были, были у эмиреда надежды, и можно было воскликнуть: "На всё воля предков и божья!", чтобы, положившись на их милосердие, просто ждать, но, увы, Рахмед не слишком надеялся на обещанную помощь. За годы своей жизни он научился доверять лишь одному человеку средь богов и орков — себе. И потому на случай вражеского обмана (мало ли от кого была та записочка) эмиред заготовил скаковых коней со сменными парами, а казну и добро своё уже загодя переправил в тёплые страны. А с казной и в заморских странах жить можно. Но власть… Разве золото и роскошь могут заменить ослепительное сверкание бриллианта безграничной власти?