Встретили нас ласково и перво- наперво у Иллариона о долге осведомились, а после соответствующей оплаты в трактир провели, на самое почётное место в центре усадить хотели, да я отказался и, усевшись в самом дальнем и тёмном углу, принялся ждать хозяина.
Но, к сожалению, и сын Якова ничего путного мне не сказал, только в Кривоград идти посоветовал. Покушали мы не спеша и, расплатившись, вышли на свежий воздух. Обратно в дом Иллариона добрались уже без приключений, а так как делать мне здесь больше было нечего, то я, тепло распрощавшись с бывшим магистром (не забыв прихватить и свою одежонку и котомочку, Ларионом мне в дорогу собранную) сразу в путь — дорогу и отправился…
До Кривгорода добрался быстро и в город не через стены полез, а как все белые люди через ворота прошёл. Деньгами меня на первое время Илларион снабдил, так что расплатиться было чем. Кривгород не слишком изменился. Мишуры всякой побольше стало, а так что ему меняться? Как место отдыха короля — батюшки он всегда неплохо жил, да и сейчас, похоже, не бедствовал, хотя и тут имелись некоторые изменения не в лучшую сторону (как принцесса замуж выскочила, король-то сюда вовсе ездить перестал). Но мне до этих изменений никакого дела не было, ибо задача у меня была простая — найти кого-нибудь из знакомых. Проще всего было добраться до травника. К нему я и направился.
— Вы ли это, сокол наш ясный, Николай свет Михайлович?! — всплеснув руками и удивлённо качая головой, восклицал Семёныч, пристально разглядывая мою милость. — А мы уж и не чаяли. Похоронили, можно сказать. — Пожалуй, этот пожилой человек мог позволить себе говорить без обиняков. — Как же Вы? Да что же Вы? Ах, и стоим-то мы здесь как тополи, в дом заходите. Заходите в дом, — по лицу Семёныча было видно, что его переполняют чувства. Он говорил без умолку, невпопад, глотая слова, в общем, он был мне искренне рад. Приглашая в дом, он стоял в дверном проходе, закрывая его своим изрядно располневшим телом, наконец, догадался отступить вовнутрь.
— Кушайте, кушайте! — несколькими минутами спустя мы сидели с ним за обильно (ну, может, и не так, как в былые времена, но вполне, вполне) уставленным блюдами столом и вели неспешную беседу. Я не торопился задавать ему вопросы. Пусть сперва хозяин выговорится, расскажет, что у него на душе, а потом и о своём можно будет спросить.
— …Видишь, как живём, вроде и неплохо, а всё одно не то. Дни и ночи трудимся, а прибытка еле налоги платить хватает. У меня-то теперь в лекарне в основном дети да внучата работают, а я сам стар стал. По полдня на печи сижу, думы перебираю, больно мне, за прошлое наше обида грызёт, о будущем и задуматься страшно. Живу — свой век доживаю, одно радостно, что людей лечу. А вон на днях с братом — прощелыгой рассорился. Это ж надо такое удумать! Травы и зелья настоянные, водой да водкой разбавлять?! Так они ж после того не то что лечить, калечить станут. Хворь-то приглушить приглушат, да совсем извести не изведут, она же чуть что втрое сильней поднимется. Он мне и говорит: "Не могу, мол, иначе всех страждущих исцелить, трав в полях и лесах не хватает". Я ему: "Так ты ж разве лечишь, калечишь ты, половинщик окаянный"! А он, вроде, как и не в обиде. "Меня, говорит, люди уважают, я нынче такой почёт имею, что ты и сроду не слыхивал! А что если и не долечиваю слегка, так ведь всё одно, чуть что, ко мне бегут, свою казну мне тащат". А, да что говорить, не поняли мы друг друга, разругались. А сердце всё одно жжёт. Хоть он и негодяй порядочный, а всё одно брат мне меньшой. Ты уж его вразуми, если свидишься. Ни к чему нам на старости лет обиды да злобу копить. А что за золотым тельцом погнался, так то оно тоже, видать, болезнь такая — поветрие заморское, но нет у меня от него ни трав, ни противоядия. Видно, каждый человек сам с ним бороться должен, по своей по совести…
Наконец он выговорился.
— А не подскажите ли мне, где друзья мои неразлучные, где Яга Тихоновна, где Дракула, где Кот-Баюн, где отцы Иннокентий с Клементием?
Посерело лицо Семёныча, да и у меня, глядя на него, сердце захолонулось.
— Так ты ничего не знаешь?
Я отрицательно покачал головой.
— Горе — то на нас какое свалилось! Нет теперь уже в живых не Яги моей бабушки, ни Дракулы, князя Улук-ка-шенского, ни Августины, нашей принцессочки…