Сад и дом казались отсюда каким-то сонным серым холмом, а над ними мохнато мигала озябшая звезда.
— Она укусила меня! — сердито пожаловался Кот. И Странник, представив, как друг вытаскивает из фонтана разъяренную Капеллу, засмеялся, за ним засмеялся и Кот, и долго еще смех их слышался на темной дороге, а в окне мансарды долго и печально дрожала свеча в руке Хранителя.
Утром, когда они проснулись на луговой траве под тяжелым, в росе, плащом Странника, Хранитель сидел возле, и его странная остроконечная шляпа, казалось, венчала бледный наступающий рассвет.
— Я прошу простить меня, я нарушил закон гостеприимства, — утомленно-припухшими глазами он взглянул в лицо Странника. — Ты еще не досмотрел Город…
Дальние темные здания дрожали в тумане, отступающем перед золотыми наплывами света, тишина утренняя, гулкая, всепобедная окутывала небо над ними.
— Я не хочу досматривать, — Странник хмуро пытался разжечь отсыревшие щепки под котелком с ключевой водой, Кот, зевая, продолжал кутаться в плащ. — Самая страшная тоска на свете — тоска бессмертной и бесконечной дороги… Оставь нас.
Хранитель взглянул на здания, чёрно и важно, как пиратские корабли, выплывающие из тумана, невесело улыбнулся чему-то…
— Пойдем, я покажу тебе еще кое-кого, кто, может быть, достигнет Долины вместе с тобой. Я говорю: может быть, ибо каждый из вас будет идти в Долину своим путем.
— Я ничего не забыл здесь, — равнодушно сказал Странник, следя за тем, как родниковый осенний ветер сквозит по улицам, и в прозрачных водоворотах его кружатся веселые люди, и призраки, как чудовищные бабочки, густо переполняют воздух.
Но над Ней призраков не было… Ни розовой пены похоти, ни сурового траура гордыни, ни крылатого экрана со сплошь аристократической аудиторией, и вожделенной, с ума сводящей трибуной, открывающей путь в книжное бессмертие и хрестоматии всех стран и народов. Она напоминала весеннюю ветвь в зеленых шелестящих одеждах, а в удивительном лице Её, устремленном на Странника и Хранителя, была смелость, странная, скорбная радость и… знание. Призраков не было и возле Неё, Она шла легко, стремительно, Она знала про Хозяйку Бала, Она видела смерть и улыбалась той в лицо.
Зеленые, как зацветшая осенняя вода, как нефрит египетский, узкие глаза, скулы, чуть тронутые конопляной россыпью солнца, волосы, вишневые, с рыжиной, безмятежно лежащие на левом плече — так носила Она их в этой жизни, и в прошлой, и в позапрошлой, и тысячи жизней тому назад — в Долине… Небывалый свет Долины вместе с небывалым одиночеством сиял в глазах Ее, а лицо было младенчески-взрослым, мудро-простодушным, и отважным, отважным до конца, как и тысячи лет назад, в их единственном небывалом Раю…
Он рванулся вперед, но воздух был, как тугое стекло, он закричал, но крик умер в будто перетянутом невидимой петлей горле, он упал на колени, стремясь хотя бы дотронуться до легких ног Её, вобрать запах шагов, припасть лицом к следам, исчезающим, как на песчаной отмели, на асфальте страшного Города. Она не видела, не чувствовала его, невидимый барьер Проклятия был беспощаден, Она уходила всё дальше, единственная Любовь его во всех тысячелетиях, утраченная вместе с Долиной.
И тогда в последней погибающей надежде он рванул из кармана всё, что осталось ему от Долины — маленькую ветку вновь расцветшего шиповника и бросил к ногам Её. Пробив невидимый глазу барьер, волшебная ветка легко, как причудливая птица, опустилась у Её пыльных, с потертыми ремешками, туфель.
— Вернись ко мне! — прошептал Странник, погружаясь во вдруг прихлынувшую тьму, щекой чувствуя нагретый уже высоким солнцем асфальт Города…
Когда он очнулся, над ним уже мигали звезды, но не ручные, злато-плавниковые, из волшебного сада, а высокие, тихие и мудрые Божьи звезды. Он лежал на берегу ручья, у подножия темной, печально вздрагивающей осины. Серым полосатым клубком неподалеку свернулся Кот. Уютом и несказанной ночной прелестью веяло от ручья, плещущего через край, переполненного свечением ночи, от росистой, в темном серебре, осины.
— Очарование ночи, — послышался знакомый голос. — Вслушивайся в него, всматривайся, восхищайся, но не показывай своей слабости перед ним, и скрывай, что носишь в сердце Долину, скрывай. Ночь может быть беспощадной, особенно… такой красоты.
Хранитель по-прежнему был возле, но выглядел как путник, собравшийся в дорогу, и, похоже, теперь задумал покинуть их с Котом навсегда.
— Она… — тихо сказал Странник, и в глазах его еще плавилось разбитое бутылочное стекло на потемневшем от жары асфальте и легкие коричневые перепонки Ее туфель. Сам образ Её он мучительно боялся вспомнить, и вспоминал, сражаясь с самим собой, то выжженную солнцем, с какой-то дешевой пластмассовой заколкой прядь на худом загорелом плече, то конопляную позолоту скул, то отважный и мудрый взгляд египетских глаз.