— Знаю. Теперь знаю.
— Порой Она была бесформенна, порой напоминала человека, и тогда я вглядывался в Её лицо, но у Неё в одном лице было тысячи лиц, и они беспрестанно менялись, но лишь одно выражение не сходило с них — выражение чудовищного торжества и чудовищной гордыни… А потом пришли огонь и снег.
— И ангел с изумрудным мечом… Я сполна заплатил за содеянное!
— Ты заплатил? — усмехнулся Кот. — А за что платил я? А за что платит Госпожа в этом страшном городе? Ты уверен, что, когда я подымусь с четверенек, за одним великолепным застольем я не нырну как-нибудь под стол и не замяукаю в ожидании подачки? Не буду приносить мышей к порогу своего дома, охотясь по ночам, бросаться на всех встреченных по дороге птиц? Я ненавижу тебя, ненавижу с той же силой, с какой когда-то поклонялся как Другу и Господину. И зачем только я вспомнил всё это! Столько раз я пытался погибнуть в этом своем обличии, и всё без толку. Я ненавижу тебя. Иди в Долину один.
— Но…
— Ты не понял? Я хочу остаться в этом своем облике, жить этой своей жизнью. Я не пойду с тобой в Долину воскрешать былую красоту, потому что ты слаб и самонадеян, и воскрешенная красота снова погибнет, если Пыльная Тень забредет в Долину вновь… Прощай.
— Но я…
— Лучший стрелок и охотник покидает тебя, мой предавший всех и вся Господин, — Кот изящно поклонился. — Если вдруг действительно воскресишь Долину, передавай привет от меня моему заповедному озеру, где собирал я жемчуг… для нее. Я любил ее, но не так, как выкрикнул ты в тот день Проклятия…
В знойных лугах стихли шаги Кота, в невообразимой лучистой дали затерялся он, а Странник всё сидел, замерев, на берегу. Лесные и луговые жители подходили к нему, заглядывали в сумрачные страдающие глаза, маленькая дриада несмело присела возле — Странник не видел всего этого. Первым испытанием стала вовсе не встреча с Лорелеей, как думал он. Первым испытанием оказалась возвратившаяся память Друга, и это было не менее ужасно.
Глава VII
И шафрановые вечерние лучи, мягко льющиеся в окна, и медовый чай с запахом гречихи не успокаивали: знобко, по-зимнему опустошенно было на душе. Столкнувшись с неизбывной материнской болью подруги, я на миг забыла о своей боли, но о ней напомнила ветка шиповника — тихо и нежно горела она на окне. Она теперь была моей святыней, письмом из погибшего Рая, она хранила тепло твоих рук, бессмертная Любовь моя, и привкус ее сладостной горечи застыл на губах моих. Крохотная частица моей Долины, она была вырвана из той великой вечности и брошена к ногам моим тем, кого вспомнила я, кого любила первой и последней любовью все эти тысячи лет, умирая и воскресая.
Шафрановые лучи сменили тяжелые фиолетовые облака, неумолимые, грозные, темным стеклом отсвечивало небо, вечер густел, наливаясь ночной печалью, а я смотрела в сумерки на угловатые громады зданий…
Вот расплываются черты ненавистного мира, и предвечный изумрудный свет заполняет всё, вот шелестит вокруг непобедимой зелени листва его и трава. Вот я в дивном видении посреди своей погибшей Родины.
Тихая радость поселяется в сердце, радость свежая, как утренний свет, доверчивая, как жизнь на пороге Любви. Я миную волшебную рощу и оказываюсь на дороге к Дому, но на обочине Дороги стоят люди, знакомые, милые мне люди, устремив в пространство тоскующие взоры. И я вдруг понимаю: пока каждая из них не обретет свою Земную Долину, свое простое человеческое счастье — я не достигну моей, предвечной. Пока на маленьких крепких ножках не заспешит навстречу по темному коммунальному коридору рыжий, смешной, солнечный Тёмка, пока черная, иссушающая тоска не покинет сердце Татьяны Ивановны, пока в подлинную Любовь, как в золотой водопад, не окунется тоскующая Лерочка — мне не прийти в Долину.
Звонок бросает меня в мой скудный, временный мир, панельный, крупноблочный, звонок пахнет дождливой ночью, тревогой, чайной розой и карамелью. На пороге — Лерочка, вся — восторженное сверкание, золотая молния, восхищенное ожидание…