— Верю. Я видела ее, она действительно на пороге. Книги и кассеты — твой подарок?
— Да. Они будут указывать ей путь. Как звёзды.
— Хороши путеводные звезды… Но почему именно она?
— Она красива, — затуманенный взгляд тигриных глаз в дождевую морось. — Смерть любит и боготворит красоту. Вот и вы… Вы бы тоже могли. В вас скрыто некое чудо.
— В моих глазах — Долина, — тихо говорю я, не сводя взгляда с беспощадно прекрасного гибельного лица. — Долина, в которой жила я тысячи лет назад и в которой пребывала я в жизни, а не в смерти. Мой незабываемый рай, незатухающая рана. Тварь, подобная тебе, но в сотни, в тысячи раз ужаснее, проникла в ту мою Долину, и мой Возлюбленный внял ее словам и проклял нашу Родину. Теперь она спрятана в вечности, скрыта снегом и пеплом — так наказал нас Предвечный. Но я вспомнила ее и иду к ней, и мой Возлюбленный, постигнув весь ужас своего проклятия, тоже идет, и я верю, она узнает нас и зацветет навстречу нам. Давным-давно, на заре времен, я не послушала речей Пыльной Тени, не испугалась ее, неужели ты думаешь, что я испугаюсь тебя? Я знаю, кто ты. Мелкая земная вошь, пьющая любовь и жизнь всех, кого тебе довелось увлечь за собой, привязать к себе. Сколько женских душ за тобой? Сколько жизней сожрано твоей ненасытностью?
Тигриные искры во взоре пропадают, светлые, чудовищно пустые глаза, опаленные небывалой тоской и жадностью, устремлены мне в лицо.
— Подруга Вечного Странника? Наслышан, наслышан… Надо же, никогда бы не подумал. Так ты всё разведала обо мне? И как же ты узнала меня?
— По тому, что стало с ней, по ее словам, походке, взгляду. Ты отравил ее жизнь, ее душу, ты принес в ее светлый, ликующий мир заразу небытия. Что ты хочешь от нее?
— Чтобы она сама переступила порог.
— Самоубийство… И тогда ты до конца времен станешь господином и мучителем ее души… перешагнуть порог, говоришь? Сейчас ты навсегда перешагнешь порог ее судьбы, вернешься в темноту, что породила тебя, и никогда, слышишь, никогда более не появишься в ее жизни! Прочь!
Бирюзовым солнечным инеем стынет полуденная роса в заветном флаконе и, расплавляясь огненными каплями, летит в беспощадные глаза, и лепестки луговой гвоздики, кружась, осыпают плечи и руки Нечеловека, застывшего напротив.
Пустота-беспощадность глаз сменяется болью, стихийной, животной болью, Тварь кричит по-звериному, а руки и плечи ее — в голубоватом огне, от капель полуденной росы на лице — черные дымящиеся ожоги.
Всё меняется, всё растворяется вокруг — дождь, липы, крохотное кафе, музыка, остается только Тварь да больной, запредельный крик ее:
— Поздно! Поздно! Она моя, теперь уже поздно! Ступай в свою потерянную Долину, а она — моя! Она принадлежит мне!
Тварь исчезает, крича, и вместе с ней исчезает всё вокруг, всё летит в вечность разноцветным звездопадом, а я сижу, плача от потрясения, на холодном и мокром от дождя газоне неподалеку от Лерочкиного дома, и в руке моей — разбитый флакон с искрами волшебной росы да несколько маленьких, изломанных луговых гвоздик.
Дождливый моросящий день как-то незаметно переходит в вечер, пепельный, пасмурный, а я бреду к Лерочкиному подъезду со смутной, щемящей тревогой в сердце.
Синие сумерки лестничной площадки, полуоткрытая дверь, сиротливая полоска света из нее, запах сладковатых сигарет, запах беды, невыносимой боли и смерти. С предчувствием чего-то темного, непоправимого я вхожу в крохотную прихожую, резко включаю свет и замираю в бессилии. Господи, скажи мне, что за этой бежевой, пушистой пылью дорожек, тусклым глянцем попсовых календарных мальчиков со стен, молочно-бисерным макраме и болотными ветвями увядающего аспарагуса — скажи мне, что за всем этим нет смерти! Здесь слишком буднично и просто, и даже на разбросанных в беспорядке вещах — печать хрупкой, стрекозиной красоты хозяйки. Господи, скажи мне!
Тихо, будто от неведомого ветра, приоткрывается дверь в ванную, и запах смерти подступает с новой силой, громкое капельное звучание пробивается в комнату, прозрачно и звонко плачет музыка беды.
Как тяжелы, как невыносимо мучительны эти шаги к двери, будто с каждым из них проходит тысяча лет, шаги к темноте и пустоте, к мерзости и ужасу. Господи, только не это, всё отдам тебе, Господи, она же никому не сделала зла, она и не жила еще, вернее, жила, но не так, как Тебе угодно, она просто любила и хотела быть любимой, розовый эльф, глупая стрекоза, Господи, только не это!