— Ну да, что ему, недотепе, оставалось, кроме как молиться? — высказала свое мнение старушка.
— Нан! Он считал, что опасности нет, ведь лед был уже очень толстым. Так вот, несчастному удалось выбраться из ледяной воды и…
— И помогла ему в этом Дева Мария или, может, собственные сильные руки? Да, уж это чудо так чудо!
— Подожди конца рассказа, а потом будешь насмехаться! Ну как мне рассказывать, если ты все время перебиваешь? Так вот, история на этом не заканчивается. Робитай после своего спасения тяжело заболел и снова взмолился Пресвятой Деве, чтобы она позволила ему пожить еще немного — ведь ему надо было воспитать своих детей. Он просил только десять лет, но ему было даровано намного больше. В благодарность он решил возвести в честь Богородицы памятник.
— Часовню?
— Нет. По его заказу изготовили статую, такую высокую, что на нее ушло три сосны и целый год работы. С тех пор над заливом Вечности стоит Пресвятая Дева Сагенейская…
— Что ж, пускай так! И все-таки ты не убедишь меня, что это подходящая страна для таких, как мы!
— Ну что ты знаешь о Канаде, моя Нан? Я, например, очень хотела бы там побывать. В мае мне исполнится пятьдесят три, это правда. Но ведь я же еще совсем не старуха! Я бы вполне могла совершить кругосветное плавание. А пока я не знаю ничего, кроме Прессиньяка, лимузенской Шаранты, Руайяна, где мы проводим неделю каждое лето, и, конечно, Обазина — городка, где я родилась и где наверняка буду похоронена…
— Уж если ты жалуешься, что не видела мира, то что тогда говорить мне? Вы не берете меня с собой даже в Руайян! Я никогда не видела море! Крошка Жаннетт Канар заботится обо мне, пока вы плещетесь в соленой воде.
— Нан! Ты ведь сама отказываешься от поездки с нами! Говоришь, что придется слишком долго ехать в машине. А из поезда, как ты говоришь, ты живой не выйдешь. Так что же мне, по-твоему, делать? Ты у нас упрямая, как ослик!
Старушка, которая с годами стала довольно-таки тучной, громко хмыкнула и уселась на свое любимое место у печки. Там она не только согревала ноги, но и имела возможность видеть всю кухню.
— Мне ли жаловаться, в мои-то восемьдесят с лишним? Я просто очень устала![3]
— Ну вот, снова ты за свое! Я прекрасно поняла твою хитрость, Нанетт! Ты замечательно говоришь по-французски, когда хочешь, но стоит тебе рассердиться или начать себя жалеть, как ты тут же переходишь на свой деревенский диалект! Какой пример ты подаешь Камилле?
— Разве нельзя уже сказать, что я устала? А на каком языке мне говорить, я решу сама. Девчонкой ты прекрасно понимала, когда я говорила на патуа! Поэтому не делай большие глаза, ведь ты выросла в Прессиньяке, в Шаранте… А мне осталось не так и много. Скоро уж я лягу на кладбище рядом с моим славным Жаком. Мне не терпится с ним встретиться пред очами Господа нашего…
Мари воздела руки к небу. Вот уже много лет она слушала одну и ту же песню. Однако Нанетт еще не устала ворчать.
— Вытри нос, а то ты похожа на девчонку, которой дали подзатыльник, — пробурчала она. — Я хотела с тобой поговорить с глазу на глаз. Не нравится мне видеть тебя расстроенной.
— Прости меня, моя Нан! Мне не стоило бы думать о плохом, а тем более жаловаться, ты права! Война закончилась. Не будет больше убийств и арестов. Франция снова свободна, и этого должно хватать нам для счастья!
— Думай лучше о своих старших детях, у которых, как по мне, все благополучно, и о своей младшей, которая все еще с нами! — воскликнула Нанетт. — Кстати, легка на помине… А ты, небось, решила, что она уже в кровати?
Мари обернулась и с удивлением увидела свою младшую дочь, стоящую в дверном проеме. На милом личике Камиллы играла лукавая улыбка, на щеках появились ямочки, глаза смеялись. Девочка с любопытством слушала разговор матери и бабушки.
— Мам, ты из-за чего-то расстроилась, я вижу! А бабушка тебя ругает, и правильно! У нас было такое прекрасное Рождество! Феликс такой милый! Жаль, что он уезжает обратно в Канаду. Прошло бы несколько лет, и я бы вышла за него замуж!
— Камилла! — воскликнула Мари. — Не слишком ли ты юная, чтобы думать о свадьбе? Я-то была уверена, что ты пошла спать одновременно с отцом. И давно ты за нами шпионишь, вместо того чтобы лежать в кровати?
— Мамочка, мне совсем не хочется спать! И я только что спустилась, честное слово!
В свои двенадцать с половиной Камилла была девочкой невысокой, в очертаниях ее тела и повадках еще оставалось что-то от свойственной детям грации, однако давала о себе знать подростковая неуклюжесть. Темно-каштановые волосы струились по плечам. Жители Обазина сходились во мнении, что девочка унаследовала тонкие гармоничные черты своей матери, Мари Меснье, одной из самых уважаемых учительниц кантона.
Жизнерадостная и ласковая, Камилла танцующей походкой приблизилась к матери и прижалась щекой к вскормившей ее округлой груди.
— Мамочка, не ругай меня! Я услышала громкий голос Нанетт и прибежала! И потом, в моей комнате стало прохладно, а здесь, в кухне, есть печка, от которой тепло!
— Тогда ты правильно сделала, что спустилась. — Мари вздохнула. — На улице идет снег, представляешь? Я увидела первые снежинки, когда закрывала ставни. Если не потеплеет, скоро площадь станет совсем белой. Помнишь, пять лет назад снег шел почти всю неделю! И вы с Полем целый день лепили в саду снеговика. Щеки у вас раскраснелись, и вы были так заняты, что даже забыли про полдник!
— А утром мы играли у фонтана вместе с другими детьми! Мамочка, пойдем завтра гулять вдвоем, хорошо?
— Обещаю, дорогая!
Камилла захлопала в ладоши от радости. Теперь-то ей точно еще долго не удастся заснуть. Она закружилась по кухне и, подскочив к Нанетт, порывисто расцеловала ее в обе щеки.
— Ты слышишь, бабушка Нан! У меня лучшая мама на свете!
— Чистая правда! — негромко ответила на это Нанетт и поправила свой чепец.
Камилла просто обожала мать. Она с любовью посмотрела на излучающее ласку лицо Мари. Сияющие золотисто-карие глаза, розовые, пухлые, красиво очерченные губы, овал лица, как у мадонн на полотнах итальянских мастеров, густая копна каштановых кудрей… В глубине души девочка всегда мечтала когда-нибудь стать такой же красивой. Но сегодня Мари выглядела обеспокоенной, и Камилла это заметила.
— Мамочка, ты грустная! Это потому, что папа ушел спать так рано сегодня? Ему, бедному, пришлось ехать в каменоломню, а там так холодно! Он даже клевал носом за столом.
— Я все это знаю, дорогая, — сказала Мари. — Адриан много ездит, поэтому очень устает, но он занят благим делом. Не беспокойся обо мне. У меня появилась идея: что, если мы поджарим каштанов? У нас их еще немного осталось. Что скажешь, Нанетт?
Старушка как раз ворошила угли в печи. Она прищурила свои серые глаза, как если бы мысленно прикидывала, сколько еще каштанов осталось у них в запасе. По правде говоря, ей очень нравилось, когда невестка, которую она воспитывала как родную дочь, интересовалась ее мнением или спрашивала у нее совета. В такие моменты Нанетт словно бы возвращалась в те времена, когда жизнь в «Бори» текла по установленному ею порядку. В одно мгновение забывались прожитые годы с их горестями, потерями, расставание с землей, на которой она так долго жила… После продолжительной паузы, необходимой для придания ответу требуемой значительности, она сказала одобрительно:
— Почему бы и не поджарить? Наша Камилла любит жареные каштаны. Да и я тоже не откажусь.
Мари с улыбкой посмотрела на своенравную старушку. В сопровождении дочери она направилась к кладовой. В четыре руки они выгребли из песка несколько пригоршней каштанов. Это был наилучший способ их хранения. В Коррезе каждую осень молодежь собирала каштаны, стараясь не пораниться о колючую кожуру. Этот «сбор урожая» становился для них веселой игрой: кто наберет больше всех? Поэтому каштанов обычно хватало до следующего урожая.