Снимала маску не спеша.
Уже она мне так не льстила,
Уже как будто невзначай,
Когда я приносил ей чай
С любимой гамбурской пастилой,
Насмешки колкие пускала.
И это что, и это мало:
Изпод тишка, из-за угла
Уже хамить она могла,
Меня с прислугой обсуждая,
Но как я доходил до края,
Она свой прежний кроткий вид
Принять спешила, и обид
Я счастлив не держать был больше.
Но как-то я уехал в Польшу,
Вернувшись в дом я там застал
Такое, что писать не стал
В стихе своём сейчас об этом.
И что же я её прогнал?
Ха ха ха ха, быть может где-то
Её бы в спину ждал кинжал,
А я её простил зачем-то,
Как будто сломан был я кем-то.
И не по дням, а по часам
Росла в ней наглость. Гадкий срам
По городу пошёл немалый,
Где я гремел когда-то славой.
Я в ратушу войти не смел,
Там восхитительный висел
Портрет такой, где мы обнявшись
С моею кроткою слугой,
С моей надменной госпожой,
Смеялись возле главной башни.
Я плакал в церкви на коленях,
Священник добрый и степенный
Внушал порвать мне с госпожой.
Но как же мне совет такой
Исполнить, как из сердца вынуть
Живущее в нём божество,
Так может быть давным-давно
Аврам не смел зарезать сына.
И всё таки я внял совету
И выгнал прочь из дома эту,
Ударив напоследок зло,
Но как же к ней меня влекло.
Вокруг меня померкли краски,
Я стал угрюмым злым до тряски.
А что же стало с госпожой?
Она судилася со мной,
И суд вернул в мой дом обратно
Нахалку злую. Непонятно
Я больше счастлив был иль зол?
Опять делил я с нею стол.
Уже священник тот сурово
Велел порвать мне с госпожой,
С моей надменною слугой.
И из отеческого крова,
Сумев себя перевозмочь,
Теперь и сам ушёл я прочь.
Я поселился у портного.
Она по городу в карете
Моей каталась с нею эти -
Поэты пьяные, шуты
От богачей, до нищеты.
Весь сброд сословий и кварталов,
Она меж них тогда блистала.
Какой я чувствовал позор,
Когда нечаянно свой взор
Ронял на сборище больное,
На этот мерзкий карамболь.
В душе я проживал такое:
Влеченье, радость, стыд и боль.
Чтоб не порваться мне на части,
Из города безумных дней
Бежал подальше я скорей,
Угрюмый, мрачный и несчастный.
Мой горек хлеб был на чужбине,
Я был как сломленный старик,
Свою изнеженную спину
К труду сгибать я не привык.
К тому ж всё время денно, нощно
Из памяти моей роскошно
Вставала злая госпожа
И, как колдунья ворожа,
Годами сердце мне томила.
Но время лечит не таких,
Тоска от сердца отступила,
Огонь снедающий утих.
Я скромно жил на новом месте
И тихим праведным трудом
Снискал себе законной чести.
И обо мне опять потом
Заговорили без лукавства,
Что я достойный. Как лекарство
Слова стекали в сердце мне.
Как будто бы в дурацком сне
Мне виделись года былые.
Ну вот и старость, юбилей,
Собралось множество гостей,
Пролили на меня елей
И речи долгие пустые.
Ушли все ночью, разболелась
Моя головушка, сушняк
Во рту несносный и никак
Не спится больше. Не стерпелось,
Встаю с кровати и на кухню,
Пока от боли не опухнул
Мой лоб от мыслей. й Коньяка
Налить скорей для бодряка.
Из шкафа, скрежеща зубами,
на шею бросилась крича
Старуха с дикими глазами
И,заклинания бормоча,
Мне щёку длинными ногтями
Полосонула и меж нами
Как искра быстрая тогда
Воспоминаний череда.
Моя слуга, как ты померкла,
Как ты уродлива теперь,
Как будто безпородный зверь
Тебя бесщадно исковеркал.
Она забилась в угол дальний
Последней комнаты моей,
Которая служила спальней
И грудою моих вещей
Дверь крепкой массой привалила.
Безумную не стал я гнать,
Я был уже не в лучших силах,
И не хотел я, чтоб узнать
Смогли об этом горожане.
Теперь я каждым утром ранним
Свой дом накрепко закрывал
И более гостей не звал.
Хоть с Госпожи моей слетела
Вся красота лица и тела,
Хоть ум её совсем истлел,
Я всё же к ней ещё имел
Больное странное влеченье.
И вечерами под печенье
С зелёным чаем через дверь
Я говорил с ней и теперь.
Жалею я весьма об этом.
Случилось так, что этим летом