Кажется, жизнь закончилась прямо здесь, на этой скамейке, рядом с переполненной урной, под затухающее гудение улиц.
«Как же крепко я влип в эту семью», - поражается Герман, - «какой же кровью дается освобождение».
Он тяжело, по-стариковски, поднимается, еле волоча ноги, доходит до трассы и ловит частника.
«Кэт найдет себе богатого и крутого», - изводит он себя мыслями, - «а я все буду сидеть возле монитора и вглядываться в слова». Внезапно его осеняет: разве не этого я хотел? «Теперь есть только я и моя работа, единственная жена и любовница», - постепенно мысли Германа становятся похожими на всхлипывания. - «Я жалок, жалок», - в груди ворочается горячее месиво из разбитого сердца и сорванных нервов.
После нескольких горестных вздохов становится легче дышать. Герман выпрямляет спину и называет остановившемуся водителю адрес своей матери.
На небо выползает яркая луна, и дорога впереди начинает напоминать заснеженную сказочную равнину. И, глядя на бегущую за окном машины ласковую ночь, Герман уверен: «День, когда я сел в ту машину, был лучшим днем моей жизни».
Несколько лет назад его мать познакомилась с мужчиной, а уже через месяц они стали жить вместе. Герман был рад за нее и, глядя на спокойного и основательного Михаила, грустил, что мать не встретилась с ним раньше, тогда бы Герман чаще бывал дома. И, возможно, он называл бы Михаила «отцом», а не дядей Мишей.
Мать, обрадовавшись приходу сына, бежит ставить чайник. Дядя Миша лезет в холодильник, достает бутылку водки, сыр, холодную курицу, огурцы. Разливает холодную водку в крошечные стопки. Герман понуро сидит на табуретке и бесцветным голосом рассказывает, почему ушел из дома.
- А мне кажется, все к этому шло, - подытоживает мать, - ты, милый, не переживай, Кэт неплохая, только бессердечная. Да разве она видела хоть какую-то любовь в своей семье? У одной их бабушки было большое сердце, вот оно и не выдержало. А после того, как ты уехал с той женщиной, и мы с бабушкой бегали по всему городу, а потом оказалось, что мать Кэт всем врала, что ты уехал к друзьям в наш городок, я ее возненавидела. Как можно встречать меня каждый день, врать, что наняла частного сыщика, а самой брать деньги у той женщины...
Герман слушает с интересом:
- Почему ты раньше мне не рассказывала об этом? - он поднимает глаза на мать.
- Если бы ты себя видел тогда. Эта гадина сама решила, что тебя пора привезти, смогла всем внушить, что ты сбежал к друзьям, соскучился по ним. А когда мы с бабушкой приехали на вокзал, ты был словно не от мира сего. Нас не узнал, только улыбнулся странной улыбкой. Потом, уже в такси, пришел в себя, оглядел нас удивленно, спросил, что случилось, почему мы плачем.
- Это я помню, - улыбается Герман, - мне казалось, мы едем из гостей, было такое радостное состояние, будто тебя щекочут легким перышком, ты не видишь, кто это делает, только доверяешь ему на все сто.
- Хм, - мать недоверчиво смотрит на него, - я спать, пожалуй, а вы сидите, сколько хотите.
Она поднимается, растирает поясницу, порывисто обнимает сына:
- Знаешь, Катька неплохая баба, просто немного замороженная. Да и ты такой же, моя вина, не всегда хватало на тебя времени. Если бы вы друг друга смогли зажечь... Жаль, что огня в вас друг для друга не хватило.
Герман смотрит заторможено на мать, не совсем этих ожидал он от нее слов.
- Иди, дорогая, - дядя Миша ласково смотрит на жену, - а мы поговорим немного.
Он снова наливает по несколько капель спиртного:
- Живи у нас, мать только рада будет, да и я смогу помочь, если понадобится.
Герман пожимает плечами, смотрит в пол, снова накатывает тоска:
- Вот как, - вопрошает он после следующей стопки, - знакомы двадцать лет, жили спокойно, хорошо... и что, выходит, мне это казалось? - он смотрит на Мишу осоловевшими глазами.
- Возможно, что казалось, - тот хрустит огурцом, - возможно, ты настолько увяз в своих книгах, что не замечал жену. А она гордячка, ни просить, ни намекать не станет. Ну, и много ли надо - там забыл, тут инициативу не проявил, а она ждала. И вот разочарование за разочарованием, и выросла между вами стена. Причем, такая огромная, что даже не веришь, что можно ее разрушить. Вот и остаются люди одинокими по обе стороны этой стены. И не понимают, что стена только с виду страшная, а бывает достаточно одного слова или одного объятия - и она рухнет.
- Ты философ, дядь Миш, и ты прав. Я эту стену не замечал или делал вид, что не замечаю. Привык за столько лет, что Кэт всегда рядом, не хотел ничего менять. Думал, и ее все устраивает.