Они едят и смеются, приходит Михаил, удивляется, что на ужин суп, они снова смеются, долго сидят за столом и говорят обо всем на свете.
Получается вполне гармоничный семейный ужин и, кажется, все этим растроганы. Мать гладит Германа по руке, Михаил деликатно моет посуду, а сам Герман расслабленно улыбается. Он уверен, что теперь все будет хорошо.
- Живи у нас, мы только рады, - мать смотрит ему в глаза, ловя настроение, любуясь взрослым сыном, а Герман раздумывает, как бы рассказать о звонке Кэт, но, взглянув на ее счастливое лицо, решает повременить.
- Мам, спасибо, но мне уже тридцатник, пора жить самостоятельно. Недалеко от вас можно снять квартиру, так что будем видеться часто. Вдруг познакомлюсь с кем-то, - смеется он, сам себе не веря.
Мать кивает головой:
- Хорошо, что недалеко, - ее улыбка гаснет, и Герман чувствует себя виноватым.
- Пойду, прогуляюсь, вечер-то какой хороший, - он торопливо поднимается из-за стола, целует эту замечательную женщину в щеку и выходит в теплые сумерки.
После того как у него обнаружилась аллергия на солнце, Герман возненавидел лето. Зимой было проще. Даже в ясные солнечные дни лучи не ранили его. Лекарства вызывали чувство сонливости и искусственного спокойствия. При таком мутном восприятии реальности работа над текстом давалась тяжело. Приходилось долго сидеть над каким-нибудь абзацем и мучиться, подбирая синонимы.
Сконцентрироваться становилось совсем невозможно, в голову лезли посторонние сонные мысли, и в день, когда Герман задремал возле компьютера, он решил отказаться от таблеток совсем.
Герман выходит из дверей подъезда и, зажмурившись, подставляет лицо слабому ветерку. Ветерок несет аромат ночных цветов, приглушенные голоса, гудение засыпающих улиц и слабую надежду на будущее.
Герман бредет задумчиво, глядя под ноги. Он прочитал о том городе все, и, словно на уроке географии, готов рассказать строгим учителям об экономическом положении, о превалирующих отраслях промышленности, о рождаемости и смертности. А еще о том, что где-то возле небольшого озера, с разноцветным кустарником на песчаных берегах, занимая огромную площадь земли, стоит особняк, похожий на Тадж-Махал, выстроенный любящим мужем для своей прекрасной жены. И если прикрыть глаза и остановиться на минуту, то в памяти, разноцветными фейерверками, взорвется мозаика воспоминаний. Вот они на озере, и Герман зачарованно глядит на голубую гладь, а потом на женщину рядом. Ее цвет глаз, словно это озеро. Синий-синий. И только сейчас Герман осознает выражение этих глаз - страдание. Она не любила озеро, понимает Герман, и его сердце начинает гулко биться из-за этой догадки. Кэт говорила ее ребенок погиб. Возможно, утонул в этом самом озере. Каково же ей было жить и каждый день, из окна, видеть убийцу своего сына?
Герман поворачивает обратно, по безлюдной тихой улице, не торопясь, доходит до своего дома. Присаживается на скамейку, возле которой много лет назад встретил худенькую темноволосую девочку, которая стала отсчетом его новой жизни; и последней ее точкой. В их старой квартире живут другие люди. После смерти бабушки мать и Кэт с Германом разъехались в разные концы города.
«Наверное, хорошо принимать решения, просчитывая их до малейших деталей, а не бросаться в омут эмоций и чувств?».
Герман тоскливо признается он сам себе, что, кажется, сказка заканчивается. Главные герои оказались совсем не главными. На сцену вышли полузабытые тени. Они обросли мясом и костями, научились принимать решения, стали самостоятельными. И главному герою теперь придется одному узнавать, что именно произошло с ним той зимой. Придется жить с новыми воспоминаниями, втиснуть их как-то в свою размеренную жизнь. Точка отчета сдвинулась. Теперь это было знакомство не с Кэт, а с той женщиной. Ему нужно было менять себя, свое представление о жизни. И вот здесь, на этой скамейке, Герман понял, что совершенно к этому не готов. Ему не хотелось новых знаний, не хотелось изменений. Но судьба, не спрашивая, как и много лет назад, выдернула его из привычного русла и потащила, хоть и не на край света, но тоже чертовски далеко.
Всю ночь он ворочается, а под утро, уставший, измученный бессонницей, видит сон. Проснувшись, долго сидит, глядя в одну точку застывшим взглядом. Наконец-то, Герман все вспомнил. Вот только радости это не доставило, в сердце - только тоска и боль. Он вспомнил эту женщину, их огромный светлый дом. Он помнит тени, спрашивающие, зовущие. Помнит, как из окна верхнего этажа смотрел вниз, где в машине мать его подруги разговаривала с мужем хозяйки. Помнит, что было скучно, и он рисовал на стекле невидимые буквы. А потом пришла она, взъерошила волосы, обняла за плечи и негромко произнесла: