Выбрать главу

– Далеко, что ли. – Матвей поднимает руку над головой.

Пацан недоверчиво хмыкает.

– Да ну, – говорит Матвей, прогоняя улыбку. – Слишком долго объяснять. Эти маленькие дети тоже не так виноваты, как тебе кажется.

– Ну так а чего они, – говорит пацан. – Ездят из города в город, кому они здесь нужны? Что им, дома места мало?.. Вы-то сами откуда?

Она говорит:

– Из Минска.

– Во. Ну и сидели бы в своем Минске! Чего вы здесь не видали?

Она говорит неуверенно:

– Река…

– Ты все время здесь живешь? – спрашивает Матвей.

– Восемнадцать лет.

– И никуда не ездил?

Пацан бросает на него острый взгляд.

– Ездил, – говорит наконец. – В пятнадцать лет решил, что надо мне в Воркуту. Самостоятельным хотел быть. Вышел и поехал. На перекладных. – Показывает рукой. – Посмотрел, что это такое.

Он поворачивается спиной, кивает им. На спине, у пояса, длинный белый шрам.

– Полгода ехал. Туда и назад. Вернулся и понял: все, больше не хочу. На родине лучше.

Матвей говорит:

– Да ты хиппи.

Снова короткий острый взгляд. Матвей встречает его спокойно. Потом пацан смеется:

– Бывший.

– Ты просто уже увидел все, что тебе надо было, – продолжает Матвей.

– Увидел, – соглашается пацан.

– Значит все правильно. А мне еще много надо увидеть. Я долго остановиться не смогу.

Снова тишина. Все трое молчат, глядя на проплывающее мимо водяное растение. Матвей достает «Беломор», вытряхивает из пачки две папиросы. Она протягивает руку. Пацан говорит:

– Да что вы всякую туфту курите. Угощаю.

У него «Космос». Матвей, качнув головой, объясняет:

– В вашем городе хороший «Беломор». Чистый.

– Можно, я возьму? – спрашивает она. – У меня уже от «Беломора» горло болит.

– Бери. Да побольше бери. Потом вспомнишь меня.

Она улыбается, говорит «спасибо», пряча в карман четыре сигареты. Пацан говорит:

– Я вот здесь живу, – показывает за деревья. – Два шага от реки. Соберемся здесь… ну, это, – щелкает по горлу. – И больше никуда не надо.

– У вас так хорошо… – говорит она.

– Да, – соглашается пацан. – Слышишь, а это у вас что?

– Ксивник, – говорит она.

Матвей говорит:

– Для документов. Чтобы паспорт не терять.

– Я думал – вы землю на шее носите. С родины.

– Кайф какой! – Она смеется. – Представляешь, Матвей – предъявлять ментам землю вместо документов!

Пацан поднимается, оглядывается на лестницу, потом на них.

– Земля – это лучший документ. Не смейся, я тебе точно говорю.

Постой.

Еще раз, то, что ты сказал. Ты действительно думаешь так? Подожди, не спеши, мне есть о чем тебя спросить!.. Но это он не говорит, это он думает, не отводя взгляд от ослепительной воды, а если пошевелиться, обязательно что-то сорвется, как рыба с крючка, звенящий хрусталь натянутой лески провиснет, и все. Пацан говорит: «Ладно, пойду я… к своим», она улыбается: «Пока! Счастливо!», пацан машет ему и ей рукой, поворачивается и идет на лестницу. А Матвей смотрит, смотрит на воду.

Потом он говорит:

– Ну что, встаем.

Она кивает, поднимается, и он поднимается, берет два рюкзака. «Куда сейчас?» – спрашивает она. «Здесь автомат должен быть, – говорит Матвей, – попробую еще раз позвонить».

Девочка и лес

Тутсе

Поздним летним утром экс-девятиклассница Анюта одевала перед старым обшарпанным зеркалом модные штаны.

Штаны были куплены матерью неделю назад в городе. Они были кооперативные, но об этом Анюта предпочитала не распространяться, и матери строго запретила.

На кармане лэйба, и сзади лэйба. И пуговицы фирмовые. И карманы на липучках. Ну, кто скажет, что не фирмá? Штанов таких не было ни у кого в деревне. Подружки восхищенно цокали языками, ревниво разглядывая Анюту. Некрасивая Лада, у которой сестра жила в городе, и она поэтому косила под городскую, сказала блатное слово: «Крутняк».

– Крутняк, – заявила Анюта в старое обшарпанное зеркало. И добавила, представляя, что перед подружками: – Фирма. Настоящая.

Потом она подошла к двери и выглянула в кухню.

Мать готовила завтрак. Анюта вернулась в комнату, подошла к комоду. Оглянувшись на дверь, она открыла ящик и достала румяна в маленькой круглой коробке. Мазнула пальцем, кинула румяна назад, подошла к зеркалу и, еще раз оглянувшись, быстро-быстро растерла по щекам.

Мать гремела на кухне посудой. Анюта снова открыла ящик комода, взяла тушь, и так же быстро перед зеркалом накрасила ресницы.

Она встала спиной к зеркалу, потом медленно оглянулась. Вздернув плечи, сказала:

– Х-ха!

Волосы у Анюты были желтые. Она предпочитала слово «льняные». Она их отращивала.