Работа была тяжелой, но не настолько, чтобы с ней не справиться, руки у него сильные, а в таком деле это главное. Жизнь внезапно изменилась к лучшему, теперь он мог смотреть на школяров сверху вниз, к тому же в его распоряжении была квартира, где он мог жить, ни от кого не завися.
Однажды вечером, в конце лета, отец пришел к нему в отличном расположении духа. «Завтра переезжаем, так что с работы приходи прямо домой», — сказал он, по-отечески похлопывая сына по плечу, и добавил, что ему удалось выгодно продать квартиру.
Леопольд долгое время мрачно молчал, а затем произнес дрожащим голосом: «А что, если я не дам выписать себя отсюда?» Отец расхохотался: «На кой тебе эта конура, я же построил дом для вас, умру, хозяевами станете вы, места хватит для всех, к тому же ты вкалывал здесь дай бог».
На следующий день они переехали. А в октябре отец снова женился, жена была родом из деревни и моложе его лет на двадцать.
Леопольд никак не мог привыкнуть к жизни в новом доме. Он чувствовал себя там гостем, кроме того, их новоиспеченная мать, усвоив вскоре манеры отца, стала обращаться с ним, словно с сопливым мальчишкой. Леопольд старался по возможности меньше бывать дома, очевидно, это и явилось главной причиной, почему он пошел в вечернюю школу и закончил там последний класс.
Дни, недели, месяцы, годы текли своим чередом: друзья, сослуживцы, свидания с девушками, выпивки, затем, сразу же по возвращении из армии, женитьба, семейная жизнь в доме на окраине города, увеличение доходов, случайные приработки, приобретение нужных и ненужных вещей, счет в сберкассе, чтобы скопить деньги на покупку машины, — нескончаемая вереница похожих друг на друга дней, огромным белым покрывалом застлавшая его сознание.
Это была нормальная, без претензий и в некотором смысле всецело «физическая жизнь» — физическая работа, физические наслаждения и, наконец, физическое мышление, что в своем роде представляло собой гармоническое целое. Бытие казалось удивительно простым. Однако человеческая психика в чем-то схожа с балансированием на тоненькой дощечке. Можно сотни раз пройти по одной и той же дощечке и оказаться на противоположном берегу, но однажды, в силу какого-то случайного стечения обстоятельств (привлекла внимание пролетевшая в небе большая птица, кто-то крикнул или раздался ружейный выстрел, порыв ветра обломил с верхушки дерева ветку, вдобавок еще рассеянность и скользкая после дождя дощечка), происходит осечка, а большего и не надо, чтобы потерять равновесие и упасть в ручей. В следующий раз, правда, можно пойти другим путем, но привычка не позволяет, ты становишься осторожнее, но именно благодаря этой излишней осторожности соскальзываешь вновь. Теперь ничего не остается, как выбрать иную дорогу.
Как-то летом, когда жена Леопольда Аннели отправилась в туристическую поездку в Венгрию и Леопольд не знал, что бы такое предпринять в свои последние десять дней отпуска, он случайно встретил в пригородном кафе своего друга детства Андруса (примечательно, что более или менее близкими друзьями оставались лишь товарищи его детства и последующая жизнь отнюдь не приумножила их), который собирался на следующий день в гости к своим знакомым — художнику Хельдуру Ванамыйза и его жене Астрид, проводившим каждое лето на хуторе в живописной долине Южной Эстонии. Андрус, второй год учившийся в художественном институте (и что ему взбрело в голову, в замешательстве подумал Леопольд, когда впервые услышал об этом), сказал, что хочет попробовать порисовать там с натуры. Неожиданно он предложил Леопольду поехать вместе с ним. Леопольд стал отнекиваться, за свою жизнь он несколько раз встречался с людьми искусства и всегда испытывал при этом странное чувство робости и страха. Но Андрус стал уговаривать его, описал, сколько в тамошних озерах рыбы, и сказал, как обрадуются хозяева, если в гости к ним приедет новый человек. В конце концов Леопольд согласился, решив, что проведет на хуторе несколько дней, а затем уедет.
На следующий день к вечеру они прибыли на место. Здесь действительно оказалось очень красиво, старый хутор стоял уединенно среди лесов, навстречу, лая и виляя хвостами, выбежали собаки, одна большая, черная, другая поменьше, белая с черными подпалинами, затем из-за угла дома появился бородатый хозяин, он радостно улыбался, словно встречал старых добрых друзей. Леопольду понравилось тут, он не испытывал никакого отчуждения, хотя поначалу боялся этого, быстро приспособился к ритму здешней жизни, ходил на рыбалку и в лес за грибами, совершал вместе со всеми дальние походы в самые живописные окрестности и неожиданно для себя ощутил незнакомое ему доселе чувство удовлетворения или счастья. На четвертый день сюда приехал писатель Антон Перв, после чего и без того долгие разговоры за чашкой кофе стали еще длиннее. Если Леопольду и приходилось раньше бывать в компании мужчин старше себя, то это были его сослуживцы, порой они прикладывались к рюмочке, разговоры там шли о женщинах и выпивке, иногда обсуждалось какое-нибудь спортивное событие, более же серьезный обмен мнениями касался в первую очередь денег и машин либо забот, связанных со строительством. Здесь же Леопольду казалось, будто эти люди живут как бы вне реальной жизни, их беседы и даже шутки были иного рода; разумеется, они много говорили об искусстве и литературе, это была их работа, однако часто предметом разговоров становилось нечто общее, касающееся всего мира и вместе с тем связанное с жизнью каждого в отдельности, и эта жизнь никоим образом не зависела от хозяйственных проблем. Леопольд большей частью молчал, нетерпеливо и жадно слушал, словно надеясь: сейчас они скажут о том, что он испытал на следующий день после смерти матери и что витало где-то совсем рядом. Его поражало, что Антон и Хельдур, когда они не беседовали на серьезные темы, были самыми обычными людьми, с увлечением ловили рыбу да и разговоры вели самые что ни на есть будничные. В каждом словно уживалось два человека: один — обыкновенный, заурядный, а второй — особенный, непостижимый, недосягаемый, как казалось тогда Леопольду.