Как-то утром мне позвонил мой приятель Ионас и сказал, что собирается свозить нас в баню. «Ты только представь себе, как славно будет помыться воскресным днем в бане», — сказал он, и я, подумав о Смердякове, тут же согласился. Смердяков пришел в восторг, он был наслышан об эстонских банях, но ему до сих пор не удавалось побывать в них. Конечно, в первую очередь его заинтересовало, будут ли там женщины. Мне пришлось огорчить его, сказав, что на этот раз собирается исключительно мужское общество. «Надо полагать, будет грандиозная пьянка», — заметил он и пояснил, что читал где-то, будто у эстонцев есть такой обычай — перед выпивкой они моются в бане.
Стоял солнечный день, однако дул прохладный ветерок. Сестра Ионаса растопила баню, но едва мы приехали, передала бразды правления брату, а сама поспешно скрылась. Я с облегчением вздохнул: единственная женщина в доме теперь вне поля зрения Смердякова. Мы решили, пока баня будет накаляться, пройтись к морю. Море было прозрачно-зеленым и не слишком холодным. Смердяков был разочарован: хотя по пляжу и разгуливали женщины, но они не имели к нам ни малейшего отношения, всех их сопровождали кого мужья, кого матери или друзья-подруги. Мы сидели на песке и смотрели, как Смердяков, скинув с себя одежду, бросился в волны. Волосатый, словно черт, спортивного телосложения, он резвился подобно мальчишке, энергия била в нем ключом. Я представил себе, что когда он станет выходить из воды, все женщины, находящиеся на пляже, захватив махровые полотенца, устремятся навстречу этому олицетворению мужественности. Однако никто даже не шелохнулся, воскресный пляж лежал, подставив животы солнцу. Поблизости от нас расположились две женщины, похожие на казашек, подле них, словно сторож, сидел меланхолического вида мужчина в костюме, но без туфель. Смердяков вышел из воды, растянулся на солнце, и казашки, бросая на него взгляды, заговорили по-эстонски.
Вскоре к ним присоединился и Ионас, он пришел сообщить, что баня готова. Мальчишки прыгали в море с камня, без конца плескались, ничуть не боясь холодной воды, и Ионас сказал, что один из них его сын. Мне показалось это просто невероятным, потому что когда я последний раз видел его сына, тот едва доставал мне до колена. Но время летит, и с каждым годом все быстрее, точно так же, как летят деньги, которые мы зарабатываем.
Баня была превосходной. Смердяков не скупился на похвалы, а Ионасу не надоедало их слушать. После бани мы сидели на веранде, обмотав вокруг бедер полотенца и предоставляя солнцу позднего лета ласкать наши потные тела. Затем к нам вышел отец Ионаса с полным блюдом рубиново-красной смородины. Он только что приехал на дачу с какого-то дня рождения, усталый, но жаждущий бесед. Обратил наше внимание на ласточек, которые без конца, не боясь людей, залетали в свое гнездо под стрехой бани, и сказал, что с того самого времени, как начал строить дачу, мечтал, чтобы ласточки поселились где-нибудь возле дома, и вот в этом году они наконец прилетели. Разговор перешел на ласточек, мы восхищались их красотой и совершенством, и отец Ионаса спросил: не хотел бы я нарисовать их? Я ответил, что не решаюсь запечатлеть на холсте такой шедевр природы, хотя прекрасно знал, что просто не хочу загромождать свои картины подобными деталями, и когда через какое-то время отец Ионаса пошел отдыхать, я перевел разговор на другое, сказав, сколь существенен для художественного произведения выбор объекта, ибо на сердце у меня скребло из-за того, что я в такой манерной форме высказал нежелание последовать его совету.