Наверное, я до конца дней не забуду встречи, которой ждал и о которой мечтал четырнадцать лет. Оказалось, что женщина моей мечты сильно раздобрела, с ярко накрашенного лица на меня смотрели злые завидущие глаза; она приехала с мальчиком лет десяти и, узнав, что не может немедленно перебраться ко мне, истерически зарыдала. Я не знал, как избавиться от нее, ее агрессивность зашла настолько далеко, что в мое отсутствие она пришла поговорить с моей женой и привела того десятилетнего мальчишку, сказав, будто это мой сын. Я бы с удовольствием уехал куда-нибудь, но даже этого я не мог, боялся, как бы она не выкинула какого-нибудь номера, помешать этому можно было, лишь оставаясь на месте. Однако после неописуемых пыток, продолжавшихся для меня целый месяц, она неожиданно исчезла. Уехала, улетучилась, как некий кошмарный сон, и я больше ничего не слышал о ней.
Над нашими головами пролетела ласточка — кормить своих пищащих, жадных, желторотых птенцов, а вторая беспокойно покачивалась на проводе и конечно же была возмущена, что мы до сих пор не убрались с террасы, где был ее дом.
Да, подумал я, вставая и лениво потягиваясь, обо всем этом можно будет когда-нибудь написать рассказ.
И вот теперь рассказ о Смердякове готов. Но я все-таки еще раз внимательно перечитываю написанное: не вкралась ли туда ненароком фраза, намек или обстоятельство, в которых кто-то сможет вычитать предназначенное ему послание, и, только перечитав, решаю со спокойным сердцем передать рукопись в журнал.
ПОВОРОТ
Перевод Елены Каллонен
Громыхнув входной дверью, отчего по всей лестничной клетке прокатилось раскатистое эхо — так хлопает дверь от сквозняка или от слишком тугой пружины, — поднявшись ступенек на десять, постояв, набрав в легкие воздуха вместе с просочившимися из какой-то квартиры запахами жареного и шумно выдохнув его, звук этот скорее походил на вздох, чем на выдох, преодолев еще несколько лестничных маршей, остановившись у двери своей квартиры, открыв ее ключом из связки, распахнув затем по привычке окно гостиной и сев в кресло, Сандер Лепик не почувствовал ничего: не было ни мыслей, ни ощущений, ни напряжения, ничего, что отличало бы этот день от остальных дней, когда он возвращался с работы домой и располагался в кресле.
Казалось, что никакого следа не оставило у него и утро, когда он отправился на рынок за цветами и, выбирая в оцинкованном ведре королевские лилии, внезапно увидел свою бывшую жену в компании трех подвыпивших парней — они шли со стороны пивной будки. Он повернулся к ним спиной и долго копался, отыскивая деньги, а когда жена прошла мимо и уже не могла заметить его, пошел вдоль заваленных фруктами прилавков, провожаемый бесстрастными выкриками рыночных торговок: яблоки, яблоки…
Теперь, вернувшись с работы, он сидел в кресле и листал свежий номер литературного журнала, который купил в газетном киоске по дороге домой, когда ему вдруг бросилось в глаза имя одной писательницы, поначалу оно пробудило в нем какие-то смутные ассоциации, но неожиданно он вспомнил, как однажды, обедая в ресторане, услышал, вернее, поймал в воздухе имя своей бывшей жены — небрежно оброненные имя и фамилию, столь знакомые ему, но прозвучавшие в чужих устах с непривычным ударением на последнем слоге и показавшиеся поэтому настолько странными, что он невольно ощутил в них явный диссонанс, задумался, медля отправить в рот кусок отбивной и прислушиваясь к последующим фразам, ясным и в то же время непонятным, которые сопровождал сдержанный смех.
Сейчас, когда он сидел в кресле, ему вспомнились оба этих эпизода, их неприятное и пугающее созвучие; все его чувства обострились, и, не в состоянии выдержать этого, Лепик встал и принялся ходить из комнаты в комнату, не находя себе места, в конце концов включил проигрыватель и поставил первую попавшуюся под руку пластинку. Постепенно вместе со звуками музыки в его душу проник покой, мысли перенеслись на другое, уже он думал о том, что скоро пора идти — у Кирстен день рождения, — и улыбнулся, представив себе, как она обрадуется красивому колье, которое он заказал у модного художника по металлу.