Внезапно он останавливается, замечает вдали светящееся окно, устремляется подобно мотыльку на свет, жадно глядит в незанавешенное окно, за которым царит уют, приятные хлопоты сопровождают семейный ужин, женщина стелет постель; он смотрит до тех пор, пока белая простыня, падающая на матрас, не парализует его зрение, он как бы ослеплен, кидается дальше, прочь отсюда — к новому окну, которое тоже случайно осталось незанавешенным и из которого на дождливую грязную улицу струится тепло семейного очага и голубоватый свет телевизора.
Он уже не один час бродил по улицам, поначалу шел медленно, давая крупным каплям дождя падать на разгоряченное лицо, с завистью глядя на спешащих мимо людей и представляя себе, что каждого из них кто-то ждет — кого муж, кого ребенок, жена или любовница; он старался не отставать от них хотя бы для того, чтобы создать мимолетное впечатление, будто и он торопится, но вскоре эта игра надоела ему. В этом самообмане была фальшь — он почувствовал себя как незваный гость, который внезапно понимает, что он лишний, и, как собака, поджав хвост, плетется прочь. Тогда было еще светло, но мутное серое небо все больше темнело, и полумрак, просачиваясь в тело, вызывал озноб. Когда начали зажигаться огни, не так-то легко оказалось пройти мимо манящих реклам кафе и ресторанов, суливших пахнущее сигаретным дымом тепло, где ты будешь не один, где тебе подадут дымящееся мясо и где будет звучать музыка и веселый смех… Ему же необходимо было остаться наедине с собой, чтобы в конце концов облечь в конкретную форму свои подспудные чувства. Чтобы в полной мере ощутить терзавший его страх одиночества.
Постепенно он сложил воедино всю свою жизнь. Перебирая событие за событием, он находил в них короткие минуты счастья, страданий. Ему была ведома роскошь одиночества, требовавшего от него все новых и новых жертв. Быть в одиночестве означало сохранять безразличие к повседневным радостям и горестям, и поэтому то, как бились люди, чтобы упрочить свой крошечный домашний мирок, смешило его. Он был гордым отшельником, посвятившим жизнь служению духу.
Мысль об этом воодушевила его, он забыл про дождь и про все, что было вокруг, он с неудержимым упорством шел все дальше и дальше, пока ноги в промокших туфлях не онемели от усталости, и тогда он словно невзначай, словно решив отдохнуть, стал останавливаться возле ярко освещенных окон, а затем почувствовал, как из них струится нечто притягательное, лишающее его способности думать и наполняющее тоской, непереносимой тоской, которую он до сих пор упорно старался подавить в себе.
И вот он стоит, прислонившись спиной к дощатому забору, не в силах оторвать взгляд от окна, в котором промелькнул силуэт молодой женщины. Он не видит темных очертаний маленького деревянного дома, он видит лишь окно, как бы окруженное пустотой. Затем снова женщину в окне. Свет стал мягче, пастельнее. Женщина заметила его, и ему захотелось крадучись уйти, остаться самим собой, не нарушать ее покой, но ноги отсырели и словно приросли к мокрой земле. Он не в состоянии пошевелиться, воля оставила его, ему кажется, будто женщина махнула рукой, он горько усмехнулся — что за иллюзии — и тут же увидел снова, теперь уже отчетливо, что женщина зовет его, и вот он незаметно для себя уже пересекает улицу, стоит под самым окном, смотрит на улыбающуюся женщину с лицом мадонны и на кровать за ее спиной с белыми простынями.
Они стоят долго, неотрывно глядя друг другу в глаза, стоят, не замечая машин, которые, проезжая, забрызгивают мужчине плащ, не замечая капель дождя, падающих на лицо женщины и слезами стекающих по ее щекам, затем женщина протягивает руку и едва слышно говорит:
— Входи же…
Мужчина как завороженный подходит к наружной двери, слышит звяканье ключа в замочной скважине, чувствует, как мягкие теплые пальцы берут его за руку и ведут по темному коридору. И вот он в той самой комнате, которую видел в окно, только все теперь наоборот: он стоит у кровати с белыми простынями, и дождь через открытое окно проникает в комнату.
Женщина помогает ему снять плащ и вешает сушиться; он садится на стул, женщина подходит к окну, закрывает его, хочет задернуть штору, но та зацепилась за карниз, женщина дергает, штора не поддается. Тогда женщина приносит стул, ставит на него скамеечку и залезает, чтобы расправить штору. Внезапно мужчине чудится, что женщина вот-вот упадет, он хватается за скамеечку, крепко держит ее своими сильными руками, и ему кажется, будто он держит женщину, затем смотрит наверх.