Десять дней тому назад он вышел из этой квартиры, куда сейчас боится войти. В тот раз он с утра бегал по магазинам, тщетно пытаясь найти подходящие обои, затем вернулся домой — шел второй день его отпуска — и тупо уставился на облезлые стены своей квартиры. Солнце нагрело комнату, и сквозняк развевал занавески. Неплохо бы всей семьей совершить в этом году небольшое путешествие, неожиданно подумал он, — дети через неделю вернутся из пионерского лагеря, вдруг и жена сможет получить отпуск за свой счет. Охваченный жаром предстоящих странствий, он снял с полки карту Эстонии, чтобы разработать маршрут и проделать это путешествие пока хотя бы теоретически. За свои тридцать два года он трижды был в Москве и один раз в Ленинграде, в командировке, а из городов Эстонии побывал в Тарту, Пярну, Вильянди, и несколько лет тому назад на экскурсионном автобусе совершил поездку на Сааремаа. И хотя повидал он мало, однако до сих пор не чувствовал в себе особой потребности куда-то ездить. Тем удивительнее было, что сейчас, когда он разглядывал отпечатанную на листе бумаги зеленую карту, изрезанную синими морскими заливами, озерами и реками, условная схема ожила, стала яркой и масштабной — и его охватила непреодолимая тяга к неизведанным местам, быть может, даже смутное желание пережить какое-то приключение, оказаться один на один с опасностью. Внезапно совместное путешествие с семьей показалось невозможным: кто знает, получит ли жена вообще отпуск, к тому же она будет бояться, что детям не под силу нести рюкзаки, что, ночуя в палатке, они, не дай бог, еще простудятся и что все-таки в первую очередь надо заняться ремонтом, а это может затянуться… И тут, недолго думая, он сложил в спортивную сумку все необходимое, написал жене коротенькую записку, что через пару недель вернется, запер квартиру и отправился на автобусную станцию. Через двадцать минут он уже был на пути к Выру.
И вот теперь вернулся. Он мог бы сразу войти в дом, однако тянет время, смотрит на занавешенные окна, за которыми не заметно никакого движения, и его охватывает смутное чувство облегчения. За дни, проведенные вдали от дома, он забыл обо всем, что до сих пор составляло смысл его жизни, и сейчас его мучают угрызения совести, сомнения, быть может, даже страх. Мысль о том, что дома, вероятно, никого нет и тягостные объяснения с женой отодвигаются, придает ему смелости, он поднимается по лестнице, звонит в дверь своей квартиры и слышит, как звук электрического звонка разносится по пустым комнатам, не наталкиваясь на ответное эхо шагов, затем отпирает дверь и с деланно бодрым приветствием входит в квартиру.
Кинув спортивную сумку под вешалку, он снимает куртку, развязывает шнурки кедов и сует ноги в шлепанцы, которые стоят на своем обычном месте, рядышком, носками кверху. Никто не выбегает ему навстречу, никто с визгом не кидается на шею, увидев из кухни, как он переобувается. Комнаты пусты, они пусты, как всегда, когда он возвращается с работы домой, стол прибран, на стульях ничего не накидано. Он обходит свою двухкомнатную квартиру, заглядывает в ванну и в туалет, словно страшась, а может, надеясь кого-то обнаружить там, затем идет на кухню и садится за стол. Он разочарован. С самого утра он пытался найти подходящие, исчерпывающие ответы, которые все объяснили бы жене, успокоили ее, и ни разу не допустил возможности, что вернется в пустую квартиру. Десять дней, которые обычно пролетают незаметно, внезапно кажутся ему вечностью, словно он бог весть как долго путешествовал, и ему даже страшно представить, что могло за это время случиться с женой и детьми. Он предчувствует дурное, однако гонит мрачные мысли прочь и, едва отдавая себе отчет в том, что делает, наполняет чайник водой, зажигает газовую плиту, затем долго смотрит на горящую спичку, пока не обжигает пальцы, и вдруг с поразительной ясностью понимает все, что должна была пережить жена, обнаружив на кухонном столе записку, в которой он сообщал, что вернется через неделю-другую.
Вода кипит, сотни пузырьков с бульканьем появляются на поверхности и лопаются, однако то, что вода кипит, доходит до его сознания не сразу, как и звон будильника, когда ты погружен в глубокий сон; наконец, очнувшись от своих мыслей, он сыплет в фарфоровый чайник заварку, заливает кипятком, хочет взять свою чашку, но на привычном месте ее не оказывается. Тогда он открывает дверцу шкафчика, ищет во всех мыслимых и немыслимых местах, в конце концов приподнимает крышку мусорного ведра и видит там осколки — белые, с золотыми инициалами осколки чашки. Да, что-то случилось, пока его не было, что-то изменилось — он смотрит на мусорное ведро, и лицо его мрачнеет.