Соболь шагом не ходит, а скачет, становясь на обе лапки одновременно. Бежит обычно двухчеткой: задние лапы точно попадают в след передних, получая уже утрамбованную опору для прыжка. Бывает, что соболя «троят», очень редко «четверят». Это когда одна или обе задние лапы не попадают в след передних. Случается такое во время гона и при скрадывании добычи.
После «лекции» Лукса перешел к практическим занятиям. Показывал, как ставить капканы на норку, соболя, колонка. Я старательно впитывал и запоминал все, чему учил наставник. Главный вывод из всего услышанного: успех охоты зависит, прежде всего, от того, насколько удачно выбрано место для ловушки и насколько искусно ты сумел ее замаскировать.
На излучине реки вспугнули стайку рябчиков. Лукса влет сбил одного. Птицы с шумом разлетелись в разные стороны. Одна из них спланировала на ель неподалеку от меня. Прячась за стволами, выстрелил в неясный силуэт. Рябчик камнем упал вниз. Но, подбежав, я ничего, кроме перьев, на снегу не обнаружил.
Обойдя впустую вокруг дерева несколько раз, покричал собак, но тех и след простыл. Удрученный, пустился догонять наставника. Узнав про оставленную дичь, он нахмурился.
— Уф, манга[5], уф, манга! Нельзя птице без пользы пропадать. Показывай, где стрелял.
Осмотрев разнесенные ветром перья, Лукса облизнул палец, поднял его вверх и юркнул в кусты. Покопавшись в снегу, вынул убитого рябчика.
— Никогда не бросай — фарт уйдет.
На протоке пересекли свежий след белки.
— На жировку пошла, — отметил Лукса.
— А может, с жировки? — предположил я.
Охотник глянул удивленно.
— Ты своей башкой думай. Смотри — прыжки большие, лапки прямо ставит — легкая пока. Поест — потяжелеет, прыжок короткий будет, лапки елочкой станут.
Я смущенно молчал. Сколько же нужно наблюдательности, чтобы подметить все это!
Под елями виднелись смолистые чешуйки шишек, выдавая места ее кормежки.
— Видишь, белка кормилась?
Я кивнул.
— А где шишку грызла?
— Как где? На ели.
Лукса покачал головой:
— На снегу. Чешуйки плотной кучкой лежат. Когда на дереве грызет, чешуйки широко разбросаны. Чем выше, тем шире.
В этот момент раздался быстро удаляющийся треск сучьев. Мы побежали посмотреть, кто так проворно ретировался. Вскоре увидели на снегу рваные ямы от громадных прыжков. Тут же лежка, промятая до земли.
— Как думаешь, кто был? — еще раз решил проэкзаменовать меня наставник.
— Олень, — уклончиво ответил я и стал лихорадочно искать глазами помет, чтобы по форме шариков определить — лось или изюбрь.
— Ты мне голову не морочь. Какой олень? — напирал Лукса.
— Лось.
— Сам ты лось… горбатый! Говорил тебе вчера: сохатый рысью уходит. Этот прыжками ушел. Изюбрь был. Смотри сюда и запоминай. Видишь, снег копытами исчиркан. Изюбрь так чиркает, лось высоко ноги поднимает — снег не чиркает.
Видя, что я совсем скис, ободряюще добавил:
— Ничего, бата[6]! Поживешь в тайге, всему научишься. Даже по-звериному думать.
На пологой седловине пересекли след бурого медведя, тянущийся в сторону господствующей над окрестностями горы Лысый Дед. Его округлая макушка в белых прожилках снега и серых мазках каменистых осыпей была совершенно безлесой. Эта особенность, похоже, и определила название.
— Миша чего-то припозднился. Они обычно под первый снег залегают.
На обратном пути вышли на крутобережье широкого, но не глубокого залива — излюбленного места нереста кеты. От Хора он отделен полосой земли, заросшей густым пойменным лесом, сплошь перевитым лианами китайского лимонника и актинидий.
На мгновение взгляд почему-то задержался на группе деревьев. Не поняв сразу, что именно привлекло мое внимание, пригляделся. Пять могучих ильмов стояли как бы полукругом, обращенным открытой стороной в залив. Перед ними — проплешина, в центре которой три потемневших деревянных столбика, заостренных кверху. Когда подошли поближе, увидел, что это идолы. Грубо вытесанные, длинные потрескавшиеся и потемневшие лица равнодушно взирали на водную гладь. Я вопросительно взглянул на Луксу.
— Наши лесные духи. Большой — Хозяин, а эти двое — жена и слуга. Хозяин помогает в охоте и рыбалке, — вполголоса пояснил он.