— У тебя, Лукса, вижу, удачный день. Поздравляю!
— Не больно удачный, только трех белок подстрелил. Смотри, уже выходные — мездра спелая. Белка линяет последней, значит, соболя тоже вызрели, — ответил промысловик и продолжил прерванное занятие — надувать очищенный зоб рябчика. В результате получился легкий полупрозрачный шарик, который он повесил сушиться рядом со шкурками. — Внукам игрушка. Побольше готовить надо. Внуков беда как много. Всегда на Новый год полную банку приношу.
Отчего каменеют рога
Разбудил ритмичный стук. Выглянул из палатки и обомлел: прямо у входа сойка остервенело терзала беличью тушку. На мое появление никак не прореагировала. Насытившись, высокомерно глянула на меня черным глазом и по-хозяйски поскакала дальше.
Судя по тому, что чай был чуть теплый, Лукса ушел давно. Я оделся и выбрался наружу. Денек — чудо! Все пропитано солнцем. В лесу кипела хлопотливая жизнь. Вовсю тарабанили труженики-дятлы, в пух и прах разбивая старуху-ель. Звонкими, чистыми голосками перекликались синицы. Весело посвистывали рябчики. Пронзительно и хрипло вскрикивали таежные сплетницы — кедровки.
И Хор нынче необычайно красив. Сплошной лентой, чуть шурша друг о друга хрустальными выступами, плывут льдины, припорошенные белой пудрой. В промежутках между ними вода лучится приятным нежно-изумрудным светом.
После вчерашних блужданий чувствовал себя совершенно разбитым, да идти торить путики поздновато. Поэтому спустился к реке и прямо под берегом насторожил несколько ловушек. Проверил старые. В две из них попались мыши.
Лукса считает, что я слишком чутко настраиваю сторожок: капкан срабатывает даже от веса таких крохотных грызунов.
Сам он завалился в палатку довольный. Еще бы! Убил чушку в метрах трехстах от стана! Гордо извлек из рюкзака большой кусок окорока и печень. Задабривая покровителя охоты, отрезал ломтик и бросил в огонь:
— Спасибо, Пудзя! Добрая чушка!
Сумерки сгущались, и мы, даже не перекусив, пошли за добычей. Жирненькая! Слой сала в два пальца.
— Кабаньим жиром хорошо улы смазывать. Не промокают. Одно плохо — после смазки подошва сильней скользит.
В этот вечер у нас был первый настоящий охотничий ужин. Сварив полную кастрюлю мяса, пировали, оживленно беседуя на самые разные темы. Намолчавшись за день, Лукса донимал меня вопросами. Во всем он пытался докопаться до самой сути и нередко ставил меня в тупик:
— Камиль, солнце у нас одно, но почему утром оно холодное, а днем горячее, и светит так сильно, что смотреть больно?
Или же спрашивал:
— Отчего каменеют рога? Они же вырастают мягкими, и траву олень ест мягкую, а к гону рога каменеют.
Я, используя книжные познания, как мог, разъяснял:
— Верно, молодые рога мягкие и пронизаны массой кровеносных сосудов, сверху покрыты кожицей с густой бархатистой шерсткой.
— От мошки защищает, — вставил Лукса.
— Когда панты вырастают в полную величину, в них происходит отложение солей. Проще говоря — окостенение. Начинается оно с кончиков рогов и постепенно опускается все ниже. Не случайно в это время быки особенно часто посещают солонцы — организм требует соли. Когда этот процесс завершается, покрывающая рога шкурка отмирает и, как ты сам рассказывал, олени трутся рогами о деревья, чтобы счистить ее.
— Понятно. А вот скажи — кто из зверей самый крепкий на рану?
— Лукса, это не честно. Ты мне об этом еще не рассказывал.
— Ишь, как вывернулся! Тогда слушай. Самый крепкий лось будет. Самый слабый — изюбрь. Медведь и кабан между ними. Раненый лось силы бережет, от охотника уходит не больно быстро. В сопку идет не прямо, а как река петляет. Изюбр — дурак. Горяч. Раненый прыжками уходит и всегда вверх. На рану совсем слабый — даже с мелкашки завалить можно. У меня раз так было: собака загнала изюбра на отстой. Смотрю, ничего не вижу — ветки мешают. Стрельнул, да в спешке не переключил с «мелкашки» на «жакан». Слышу: копыта по камням защелкали. Обида взяла — уходит рогач, елка-моталка. Бросился за ним, а изюбр сам навстречу. Не успел второй раз стрельнуть, как он грохнулся на камни мертвый. Совсем слабый на рану.
— Лукса, расскажи еще что-нибудь.
— Это можно, — оживился промысловик и, прихлебывая чай, допоздна рассказывал не только о случаях из охотничьей жизни, но и о повадках зверей, особенностях их промысла. Под конец я не утерпел и задал давно беспокоивший меня вопрос: