Жрать хотелось зверски.
Услыхав про обед, даже Джой отвлекся от птички и оживился, заколотил хвостом.
— Я останусь здесь, — неожиданно для себя сказал Воронков.
Пауза давала возможность обдумать кое-что и переварить.
— Обед доставят немедленно. Хотите, это сделает… — имя Воронков не расслышал, а перевода у него не было, но уловил образ рыженькой, с усиленной амортизирующей способностью…
— А чего бы нет? — пожал он плечами и подумал вдруг: «То что я их понимаю, само по себе факт удивительный, но они-то меня как?»
Птичку по-прежнему никто из местных не замечал.
Чем это объяснить, Сашка не представлял. Разве что привлечь спорную теорию об области игнорирования?
И тогда получается интересный расклад. Очень интересный!
Похоже у них колоссальная область игнорирования! Тогда понятно, что только стрелок, в лице Воронкова, который видит офтальмоптера, может нечаянно подстрелить птичку. Человек, очевидно, не способен взаимодействовать с тем, что находится в области игнорирования.
Тогда, выходит, птичка тут чужая?
Раз ее местные-то в упор не видят.
А он — тоже чужой. Так что? Чужак чужака видит издалека?
Или, может быть, тут табу такое — нельзя показывать, что видишь птичку? Но тогда уж больно здорово притворяются. Нарочитости нет.
Воронков поморщился от усложненной бессмысленности очередных непоняток и мысленно, именно так, только мысленно, опустился на кучу битого кирпича служившую ему укрытием от вражеского огня в последнее время. Почему только мысленно? Очень просто. Он так устал, что чувствовал, если сейчас сядет, то уже не сможет встать.
А нужно было еще принять решение. И от этого решения вроде бы зависело что-то важное в жизни, если не все и если не сама эта жизнь.
— Жизнь подкосила, — пробормотал он, глядя вслед предупредительному, но сотканному из сомнений офицеру, — все условия, значит… И бесперебойное снабжение боеприпасами в россыпь, и обед с доставкой в окоп, и даже местные девушки… Кто бы ни были эти стрелки, за кого меня приняли, а этих ребят здесь и уважают, и ценят.
Птичка тем временем ушла уже далеко. Остановилась у развилки улиц, ведущих в тыл. По правой, залитой светом, удалялись вереницей солдатики.
Левая улица, почти параллельная, была накрыта тенью высоких зданий, чудом уцелевших. Эти мрачные, но причудливые корпуса, напоминающие чем-то не-то фабрику «Октябрь», не-то питерскую тюрьму «Кресты», только такие, будто их строил Гауди, если бы был славянином и имел в своем распоряжении только один строительный материал: кирпич размером с пухлый покетбук.
Птичка посмотрела назад, прямо на Воронкова. Хлопнула длинными ресницами. Будто звала за собой.
Сашка почувствовал, что ему нужно идти за птичкой.
Очень хотелось остаться и пожрать. Тут еще что-то особенное обещали. Деликатесы какие-то местные. Рот наполнился слюной, как у собачки Павлова.
— Хотя еще неизвестно, какие у них тут деликатесы, — проворчал Сашка, — как думаешь, Джой? Джой?! Ты где? О как!
Джой уже трусил за птичкой.
— Эй! Псина-а-а? Джой. Ко мне…
Тщетно.
Мало того, в голове собаки опять произошла суперпозиция. Он ничего не передавал. Просто он знал, что ему нужно идти за птицей. Только беспокоился, не потерялся бы хозяин. Но не слишком. Важность того, что нужно идти за птицей, перекрывала беспокойство о хозяине.
— Как опоили! Ну на фига мне это все нужно? — досадуя, что пес за него принял решение, Воронков поплелся следом.
Пошел за птицей.
Никто его не остановил, не кричал вслед…
Вообще никто никак не реагировал.
Одна птица будто поняла.
Она тут же неторопливо тронулась по затененной улице.
Время от времени она ковыряла что-то клювом у себя под ногами. Копала мозолистой лапой, рассматривала что-то там внизу и двигалась дальше.
Это похоже было не на поиски пропитания, да и что она могла найти на брусчатке, покрытой пылью и крошевом кирпича, а на простое любопытство.
А может быть, она потеряла что-то и разыскивала, слоняясь по городу. Разыскивала без особой надежды найти.
Однако Сашке казалось, что направление она выбирает не произвольно, а следуя какому-то плану. Знает, короче, куда идет.
Или ведет?
Воронков сделал над собой усилие и догнал Джоя.
— Чего же ты меня бросил, — с укоризной сказал он, — а еще друг называется?
Джой посмотрел на него так, что это могло означать только: «А, хозяин… Хорошо, что и ты здесь».