- Матвеевич! А почему у сабли нет этой, как называется.... Штучка такая на ручке, чтобы удара не было по руке, как её... - озадаченно спросил Виктор.
- Вы имеете в виду дужку с креплением темляка? Такие шашки были только у офицерского состава, а я нарисовал шашку нижних чинов. Ещё такие были у пластунов-разведчиков, да и не только... Откуда они у комсомольцев-то были? - не оборачиваясь, ответил ему дед.
И тут Виктор поймал настороженный, если не сказать - напряженный, взгляд Василия Николаевича.
Дед замер, прекратил рисовать и резко обернулся.
- А впрочем, если хотите... Надо только посмотреть в энциклопедии, ведь там всё, что угодно можно найти...- он говорил это как будто для Василия Николаевича.
Тот отвел взгляд...
К концу дня дед оформил только две стороны обелиска, те, на которых было изображено оружие. На ночь они с Виктором соорудили небольшой навес над рисунками, чтобы, не дай Бог, дождь не повредил.
Разошлись по домам поздно.
Виктор, чтобы не будить семью, лег спать на летней веранде. Ночью прошел небольшой дождь, который разбудил Виктора, и теперь ему не спалось. Он долго ворочался на узком диванчике, часто курил в темноте. Перед его мысленным взором проплывал розовый силуэт обелиска, всплывало озабоченное лицо Василия Николаевича, сосредоточенное - деда.
Устав лежать, он вышел на крыльцо. За горами бесшумно вспыхивали далекие зарницы, было тихо и душно. С крыши в бочку капала вода прошедшего дождя. Где-то далеко басовито и редко лаяла собака. Ни огонька вокруг. Поселок спал.
Виктор оделся, накинул пиджак и вышел за ворота. Он шел к обелиску.
Поднявшись на взгорок, он увидел, что у белеющей в темноте глыбы обелиска дробно вспыхивает одинокий огонёк папиросы. Кто бы это мог быть? И зачем в ночь-то? Виктор был озадачен.
И уже подходя к обелиску, он услышал знакомое покашливание. Дед!
- Эко вам, Виктор Михайлович! Тоже не спится? - дед узнал его в темноте.
- Матвеевич! А вы-то что здесь? - Виктор искренне обрадовался деду.
- Дождь выгнал. Навес наш проверил, да и вообще... - дед сплюнул и снова затянулся дымом. Огонёк папиросы красно и коротко осветил лицо деда.
Виктор его не узнал! На него смотрело жесткое, чужое и ... страшное лицо. Это был не дед... Кто угодно, но только не дед! Виктор оторопел. Жаром испуга ударило в лицо...
Огонёк папиросы погас и мотнулся, зажатый в руке, вниз. Лицо исчезло....
"Показалось... Тьфу ты... Ты смотри, страх какой привиделся..." - Виктор перевел дух.
- Завтра я закончу работу, Виктор Михайлович. Рисунки закроем - пусть высохнут нормально. А я уеду дня на два - избу надо на Анче поправить и дрова поднять из долины. Зима скоро, припасы занесу, то да сё... А когда приеду... Тогда и посмотрим, что мы тут натворили...
_______________________
Посмотрим, что мы тут натворили... - капитан вложил маузеры в кобуры и размашисто, не таясь, зашагал к холму. Впереди, сзади - со всех сторон вставали из травы бойцы его отряда. Их было... Капитан, на ходу, и быстро оглядываясь, пересчитал бойцов. Он не досчитался семерых...
В траве, то тут, то там, виднелись трупы красных. На том месте, куда попали гранаты, лежала на боку повозка. Брезент, которым был закрыт её верх, был разорван в клочья. Его рваную, грязную зелень покрывала россыпь золотых украшений. Эта россыпь была утыкана небольшими - со спичечный коробок, желтыми брусками - золотыми слитками. Чуть в стороне, прямо в гранатной воронке, валялось несколько кожаных баулов. Дно одного из них было пробито осколком, и оттуда вытекала тонкая, блестящая, как рыбья чешуя, струйка бриллиантов...
Вторая повозка не пострадала, но вот лошади... Все лошади были убиты. Повозка же стояла целёхонькая; взрывы не только не опрокинули её, но на ней не было даже царапины! Кожаные её сиденья были завалены коробками с продуктами и патронными цинками. Поверх всего этого имущества лежал длинный бархатный чехол. К колесу повозки прислонился спиной мальчишка-красноармеец в шинели; голова его свесилась на бок, изо рта вытекала, спекаясь, кровь. Грудь мальчишки была пробита штыком, а глаза были широко распахнуты, и синие-синие... В его грязные обмотки уткнулся лицом рядовой Герасимов. На спине пластуна ещё дымились два выходных отверстия от пуль...
Все это проплывало мимо капитана, как декорации какого-то дурного спектакля. Над поляной стоял запах пороха, конского помёта и крови. Всхрапывали уцелевшие лошади. Со всех сторон доносились ругань и кряхтение.
Капитан мягко и быстро двигался к брёвнам на холме, не остерегаясь возможной встречи с каким-нибудь затаившимся, прикинувшимся мертвым.... Сердце его тревожно билось. Как там мальчишка? Почему не появляется из-за брёвен? Перепрыгнув через воронки от матросских зарядов, капитан увидел среди бревен белобрысую голову Юры. Прапорщик сидел на земле и, раскинув ноги, молча смотрел на поле боя, жуя травинку. Пулемёт валялся на боку, вся земля вокруг была истоптана и обильно залита кровью. Каппелевская черная гимнастерка на прапорщике была разорвана на плече, погон болтался. Его руки, открытые закатанными рукавами, были по локоть в крови... Прямо перед его ногами лежали четверо убитых. Один из них был в кожаной куртке, лица не было видно. Из его шеи, чуть ниже уха, торчала рукоятка кортика.
- Комиссара?! Ты?! Юра, что ты молчишь? Ранен?! - капитан кинулся к прапорщику.
- Иван Николаевич! Ушел красный! Не достал я его -этих на меня кинул, сука...- он кивнул на трупы. - А тут и патроны у пулемёта вышли, и эти разом кинулись... - прапорщик говорил это, подкашливая и злобно щурясь. Его мелко-мелко трясло.
- Куда ему деться-то, Юра! Успокаивайся, дорогой ты мой! Худояровцы по тропинке уже скоро подойдут, а он им навстречу, видимо, побежал. Они и спеленают, товарища-то... - капитан присел рядом с прапорщиком.
- Нет, господин капитан! Видел я его глаза! Вот так видел, как ваши сейчас вижу! Я таких глаз отродясь не видел: неживые они! Спокойный он был! Понимаете?! Спо-кой-ный! Уйдет, как пить дать... - Юрий снова начал кашлять и трястись, на него напала икота.
- Юра! Это настоящий враг. И наше с тобой дело чести - не упустить его! - капитан почувствовал смутное беспокойство. Беспокойство перерастало в тревогу, и это ему не нравилось - это пугало. Он начал сомневаться в правильности своих, и разведки, подсчетах общего количества красных.
Капитан встал и оглядел поляну, ища взглядом их проводника, якута-белопартизана Григория Ойунского. Не убит ли проводник?
На поляне совершались скорбные работы. Пластуны собирали разбросанное оружие и стаскивали в одно место убитых - и своих и красных, но укладывали тела в ряды порознь. Так и есть - убитых бойцов оказалось семеро. Ранен был один юнкер Пружинский. Ещё у четверых, в их числе унтер-офицер Сыриков, были касательные ранения. Мишу Сырикова пуля ещё и контузила, чиркнув по голове. Рана была глубокая - скальпирующая. Кожа на голове сильно разошлась, открыв розово-белое поле кости. Крови почти не было - края кожи были опалены раскалённым металлом пули. Над раненым сейчас колдовал поручик Бекетов, а ему ассистировал корнет Марков. Перед ассистентом стояла простая задача - нужно было сдвинуть двумя руками кожу раны, чтобы Бекетов смог иглой прихватить её края и не дать коже расползаться дальше.
Убрав из раны хвоинки и промокнув её края йодом, поручик кивнул Маркову. Тот обхватил голову раненого обеими руками и стянул края кожи друг к другу. Бекетов ловко и быстро, как заправский портной - в один проход, сметал эти края. Раненый замычал и втянул голову в плечи. Кричать он не мог, так как крепко зажал зубами рукоятку ножа. Его ударило в пот и всё поплыло перед глазами.