— Я не трачу время на мелочи! Каждая секунда посвящена самообразованию. Я не интересуюсь материальными ценностями. Знание — истинный капитал. В двадцать первом веке мы превратим землю в огромное хранилище знания. Промышленность, бизнес и прочая чепуха будут переведены в космические гетто!
— У Ворона свой сайт в Интернете, — Алла зажмурилась от благоговения.
— Три, — поправил будущий всепланетный архивариус, — и с десяток веб-страниц. В чатах меня неплохо знают. На форумах…
— Откуда же средства на столь бурную деятельность, — поинтересовался я. — Поделись секретом с писателем-неудачником. Может, хоть на старости лет поживу в своё удовольствие.
— Так сложилось, — противник буржуазного образа жизни неожиданно смутился. — В общем… Силой обстоятельств я не стеснён в финансах.
— Родители ему деньги подкидывают, — объяснила девушка. — И брат. Чего ты на мозги капаешь?
— Я не имею ничего общего с этими мещанами! — Ворон покраснел. — Я живу отдельно! Я… Никто не принуждал их выдавать мне деньги. Почему я должен отказываться?! В конце концов, это их обязанность… Я забочусь о судьбе человечества, в то время как они решают ничтожные проблемки. Их долг — финансировать меня!
— Да ладно тебе, — я едва сдерживал смех. У доморощенного анархиста оказался за спиной солидный капитал. Что же, в таком случае и побунтовать можно. — Неважно откуда приходят деньги. Главное на что тратятся.
Разоблачённый низвергатель мещанских ценностей одарил меня недоверчивым взглядом.
— И я ему про то же, — вставила Алла. — Хотя бы не грубил своей родне.
Ворон смотрел то на меня, то на девушку. Неожиданно по-детски наивно улыбнулся. Несчастный парень. Мы двое, наверное, единственные, кто слушает его бредни и общается не из-за толстого кошелька родителей. Уже при рождении он попал в изоляцию. Родители заменили себя дорогими подарками и электронными игрушками, сверстники заискивающе вертели невидимыми хвостиками, в надежде урвать кусочек чужого благосостояния, а потом злобно шипеть за спиной. Вот откуда ненависть к человечеству, дикие фантазии, мешанина в голове. По сути дела, он, уже взрослый человек, до сих пор лишь средство вложения капиталов для родни и предмет зависти для нищенствующих одногодок.
— Хорошо, что вы так думаете, — снова печоринская складка на переносице. — Революции всегда делались на деньги враждебных классов. Кстати, вам будет это интересно. Вы читали Достоевского?
— Ну, не всего, конечно.
— Всего и не надо! Вы наверняка заметили параллели с Лавкрафтом.
— С кем?
— С Лавкрафтом!
Я лишь пожал плечами.
— Подумайте сами, — не унимался литературовед-самоучка. — Герой, противостоящий системе! Сломленный и растоптанный этой системой! Выживший, но одержимый страхом! Оттого не способный к действию!
— А что общего между Порфирием Петровичем и древним богом Кутхулу?
— Всё! Земное общество — отображение космического порядка. Мы живём по законам принесённым Древней Расой с Погасших Звёзд. Человечество — стадо жертвенных животных. Адепты Древних следят за порядком. Если бы у Достоевского был доступ к «Некрономикону»…
— Ну, тебе виднее, — по правде сказать, у меня распухла голова от рассуждений юного философа.
— Я уже отправил несколько сообщений по разным почтовым ящикам. Надеюсь организовать форум. Если желаете, можете зайти, посмотрите, что народ скажет. Хотя… , — в руках Ворона явился пистолет. — Вы уже никуда не зайдёте.
Я не успел понять смысл происходящего. Палец мальчишки дёрнулся на спусковом крючке. Хлопок. Слишком тихий для такого оружия. Я не почувствовал боли. Только в глазах потемнело. С промежутком в семнадцать лет моё тело снова рухнуло на мокрый гудрон.
33
Темнота, опять темнота. Свет почти не пробивается через испещрённое дождевыми каплями окно. Изредка жёлтое пятно раскачиваемого ветром фонаря проникает в помещение, оставляя на стенах и потолке когтистые тени веток. На соседней койке кто-то сопит и постанывает во сне, с другой тишину взрывают мощные раскаты храпа. Третий человек не спит. Он забился в угол. Завернулся в одеяло. Он скулит от страха. Для него — темнота живая. Тени — руки призраков. Храп и стоны — их голоса. Они приходят каждую ночь. Человек боится темноты, но свет включить не может. Нельзя. Опять заявится девчонка в белом халате и сделает укол. Она заодно с призраками. Он уснёт и окажется в их власти. Нет, он не настолько глуп. Нужно терпеть. Дожидаться рассвета. Он перехитрит их всех. Он выспится днём. А ночью… Ночью животный ужас. И поединок с призраками. Кто кого!
Я не испытываю сочувствия к человеку. Он заслужил это. Никаких призраков в темноте нет. Там притаились его грехи и поступки. Именно они терзают разум и душу.
Словно уловив мои мысли, человек скидывает одеяло с головы. Смотрит на соседнюю койку. Сосед спит. Храп из другого угла говорит сам за себя. Человек улыбается. Поборов страх, сползает с матраца. На цыпочках подбирается к шкафу с одеждой. Секунда и ремень из брюк соседа у него в руках. Он выскользнул из палаты. Воровато оглядел тускло освещённый коридор. Предутренний сон сморил медсестру. Все спят! Все кроме него и призраков! Но он решился! Он знает, как их обмануть!
Не обращая внимания на холодный линолеум, он добегает до двери запасного выхода. Всё в порядке! Только бы никто не помешал! Человек торопливо прикуривает. Несколько нервных затяжек. Красный огонёк тлеющей сигареты дугой разрезает мрак, чтобы приземлиться на заплёванный пол.
Голые ноги, наконец, ощутили холод каменных ступеней. Надо торопиться. Сделать всё быстро, но без суеты. Второй попытки может не быть.
Хорошо, что сосед толстяк. Ремень почти полтора метра в длину. Повезло! Человек вешает его на шею. Пропускает кожаную ленту через пряжку. Затягивает наподобие галстука. Перешагивает через перила. Балансируя на краю ступеньки, закрепляет свободный конец на железном пруту, соединившим два пролёта. Привыкшие к гаечным ключам и баранке пальцы вяжут надёжные узлы. Человек в них уверен. На лице появляется блаженная улыбка. Он делает шаг в пустоту.
Я ещё могу его остановить. Спасти. Даже сейчас, когда он хрипит и дёргает ногами, раскачиваясь в лестничном пролёте. Могу, но не хочу. Он сам выбрал это. Не сейчас — семнадцать лет назад. Я смотрю на перекошенное багровое лицо, на побежавшую из штанины струйку и понимаю — всё кончено.
Неведомая сила выталкивает меня прочь с тёмной лестницы. Жадная пасть воронки. Омут бесконечности. Я лечу. Лечу. Лечу… чтобы упасть на кровать в собственной квартире.
— Господи, — слышу я женский голос. — С вами всё в порядке? Я пристукну этого идиота!
— Куда он меня? — нет никакого желания открыть глаза.
— Что?
— Куда он меня ранил?
— Никуда! — я чувствую, как Алла садится рядом. Узкая ладошка опускается на мой лоб. — Это игрушка, понимаете?! Детская пукалка! Вам очень плохо?
— Что?! — я подпрыгнул на кровати. Недомогания как не бывало. Видения отступили на задний план. — Что ты сказала?!
— Это не настоящее оружие, — Алла предпочла отойти подальше от разъярённого родственника.
— Где этот засранец?! — в данный момент я мог только рычать. — Я ему эту игрушку знаешь куда засуну?!
— Он потому и сбежал. Пока вы не очнулись. Хотите пива? Я у вас в холодильнике нашла. Ещё бутерброды. Не сердитесь, дядя Алёша, — тонкие пальцы робко дотронулись до заросшей щетиной щеки. — Он ещё совсем глупый.
Я растаял. Возможно, я никудышный педагог, и другой на моём месте повёл бы себя жёстко. Но я не мог сердиться на Аллу. Она всё больше и больше становилась похожей на Неё.
— Ладно, — стараясь сохранить маску строгости, я опустился на стул. — Давай пиво.
— И бутерброды, — девушка метнулась на кухню.
— Хорош кавалер! Заварил кашу, а расхлёбывать тебя оставил.
— Зря вы так. Он вас и с чердака стащил, и домой доставил. Проверил пульс, убедился, что всего лишь обморок и только тогда ушёл. Он же не круглый идиот — знал, что будет, когда вы очнётесь. Как вы дерётесь, уже все знают.