— Мне не смешно, сударыня.
— Я заметила, вы отличаетесь отменной выдержкой. — На её щеках снова показались ямочки. — Король Сардинии, который воспринимает нас, словно саранчу, сократил свиту Мадам до предела. Помимо меня, её должны были сопровождать всего две дамы — герцогиня де Кэлю и госпожа де Гурбийон. Но в последний момент её высочество настояла, чтобы к ним присоединилась мадемуазель де Керкадью. Вы понимаете, на что она рассчитывает? Если она оставит мадемуазель де Керкадью в Кобленце, может статься, она больше никогда её не увидит. Вы поженитесь, или возникнут другие обстоятельства, которые помешают мадемуазель вернуться ко двору. Если же она останется при Мадам, то через месяц, в худшем случае через два военная кампания закончится, мы вернёмся в Версаль, и ваша Алина снова станет приманкой для его высочества, чувства которого подогреет разлука. Думаю, господин Моро, вы меня поняли.
— Вполне, сударыня. — Тон его был суров и при желании в нём можно было услышать упрёк. — Но даже если предположить, что расчёт верен, вы не принимаете во внимание силу характера мадемуазель де Керкадью и её добродетель.
Графиня де Бальби поджала полные губки, но потом улыбнулась.
— Да. Вы просто образцовый влюблённый. Только влюблённый может верить, что добродетельность его возлюбленной твёрже скалы. А я всего лишь женщина, но именно поэтому я знаю женщин. Я прожила немного подольше вас и почти всю жизнь провела при дворе. Поверьте моему опыту, сударь, с вашей стороны было бы неблагоразумно полагаться только на добродетель мадемуазель де Керкадью. Добродетель, как известно, это лишь идея. А идеи формируются под воздействием окружения, в которой живут люди. В данном случае, мой друг, окружение губительно для идей добродетели. Уж поверьте мне на слово. Или по крайней мере согласитесь, что ничто не губит репутацию женщины вернее, чем внимание принца. Этот титул окружён романтическим ореолом даже если его обладатель глуп и неуклюж. В глазах женщин принцы овеяны романтикой веков, и это справедливо даже по отношению к такой малоромантической личности, как наш бедный король Людовик.
— Вы не рассказали мне ничего нового, мадам.
— Ах, верно! — Её глаза насмешливо блеснули. — Чуть не забыла, что вы республиканец.
— Не совсем так. Я сторонник конституционной монархии.
— Здесь, в Кобленце, подобные взгляды почитают едва ли не худшим грехом. — Графиня порывисто встала. — Что ж, я сказала всё, что хотела. Дело ваше, как поступить или не поступить дальше.
— Моё и мадемуазель де Керкадью.
Мадам де Бальби медленно покачала головой и положила изящную руку ему на плечо. Её лицо вновь осветилось лукавой улыбкой.
— Ах, какой терпеливый, услужливый и послушный влюблённый! Только, друг мой, когда женщина отдаёт сердце избраннику, она даёт ему и право повелевать. Если вы не сумеете воспрепятствовать поездке мадемуазель де Керкадью в Турин, что ж, тогда, право слово, вы не заслуживаете своей невесты.
Андре-Луи не принял полушутливого тона графини. Он оставался совершенно серьёзным.
— Не думаю, что я отличаюсь проницательностью в отношении женщин, сударыня. Боюсь, для этого мне недостаёт ума. — По-видимому, впервые он признался в том, что его умственные способности не безграничны.
— Вам недостаёт опыта. Но это поправимо. — Она придвинулась поближе. Великолепные сияющие глаза оказывали на молодого человека тревожное, едва ли не магнетическое воздействие. — Или вы приберегаете дерзость и смелость для мужчин?
Андре-Луи смущённо рассмеялся. Графиня поразила, почти победила его посредством какого-то странного гипноза. Она вздохнула.
— Пожалуй, так оно и есть. Ну-ну. Возможно, время наставит вас лучше меня. Я буду поминать вас в своих молитвах, господин Моро.
Она протянула ему руку. Он принял её и почтительно поднёс к губам.
— Мадам, я сознаю себя вашим должником.
— Отплатите мне своей дружбой, сударь. Будьте снисходительны к Анне де Бальби, хотя бы потому что она думает о вас с теплотой.
Шелестя юбками, гостья прошествовала к выходу, одарила хозяина, придержавшего перед нею дверь, прощальной улыбкой и укатила. А Андре-Луи погрузился в глубокую, тревожную задумчивость.
Он знал, что суждение графини о нём справедливо. Искусный во всём остальном, Андре не был искусен в любовных интригах. Более того, он полагал, что любовь несовместима с какими-либо ухищрениями. Любовь нельзя вызвать искусственно, к ней невозможно принудить насильно. Любовь только тогда чего-то стоит, когда её дарят по своей воле.
Рационалист до мозга костей, в любви Андре-Луи был законченным идеалистом. Как мог он допустить хозяйский тон, как мог приказывать той, кого боготворил? Он мог бы просить, умолять, но если Алина пожелает ехать в Турин (а Моро хорошо понимал стремление повидать мир), то на каком основании будет он просить её отказаться от этой поездки? Неужели он так мало доверяет невесте, что боится за её способность противостоять искушению? Да и о каком искушении, в конце концов, идёт речь? Андре-Луи усмехнулся, мысленно представив графа Прованского в роли воздыхателя Алины. В такой роли он в лучшем случае будет ей смешон.
Безоговорочное доверие к Алине принесло было душевный покой, но тут Андре-Луи поразила другая мысль. Какую бы твёрдость ни проявила Алина, любовные притязания принца определённо поставят её в унизительное, мучительное положение. Этого Андре-Луи не может допустить. Он должен помешать её поездке в Турин. А раз у него нет надежды добиться успеха просьбами и мольбами, которые показались бы его возлюбленной необоснованными и эгоистичными, он вынужден прибегнуть к оружию Скарамуша — интриге.
Андре-Луи отправился к крёстному и встал у его постели.
— Вы опасно больны, сударь, — сообщил он ему.
Большая голова в ночном колпаке приподнялась над подушками; в глазах де Керкадью промелькнуло беспокойство.
— С чего ты взял, Андре?
— Так мы оба должны сказать Алине. Я только что узнал о намерении мадам принцессы включить её в свою свиту для поездки в Турин. Я не знаю другого способа помешать вашей племяннице, кроме как вызвать в ней тревогу за вас. Следовательно, вы должны серьёзно заболеть.
Седеющие брови крёстного сошлись у переносицы.
— В Турин, вот как! А ты не хочешь, чтобы она ехала.
— А вы, сударь?
Господин де Керкадью задумался. Мысль о разлуке с Алиной его огорчала. Присутствие племянницы скрашивало одиночество изгнания, смягчало тоску жизни среди чужих людей в этом временном пристанище. Но господин де Керкадью всегда угождал желаниям других, забывая о себе.
— Если девочка так хочет… Здешняя жизнь так скучна…
— Зато гораздо более полезна, сударь. — И Андре-Луи заговорил об опасной фривольности и легкомысленности двора. Если бы госпожа де Плугастель тоже сопровождала Мадам, всё было бы иначе. Но Алина будет совсем одна. Её полная неискушённость сделает её уязвимой для неприятностей, которые поджидают привлекательную юную даму в светском обществе. И потом, какие бы радужные ни питала она сейчас надежды, в Савойе всё может обернуться по-другому. Алина может почувствовать себя одинокой, несчастной, а никого не будет рядом и никто не придёт ей на помощь.
Господин де Керкадью сел в постели и, подумав, признал правоту крестника. Вот так и получилось, что возвращение Алины застало двух заговорщиков во всеоружии.
Андре-Луи встретил её в гостиной. Они не виделись с той самой не слишком тёплой беседы в Шенборнлусте.
— Я так рад вам, Алина. Господин де Керкадью совсем нездоров. Его состояние меня серьёзно беспокоит. Как удачно, что вы вот-вот освободитесь от своих обязанностей при Мадам! Вашему дядюшке требуется гораздо больше заботы, чем можно получить от чужих людей и неумёхи вроде меня.
На лице девушки отразился испуг. Андре-Луи сообразил, что его причиной был не только страх за дядюшку, она ведь пока не знала насколько серьёзно тот заболел. В то же время решимость Алины держаться с женихом с надменным достоинством мигом испарилась.