И вдруг я вспомнил о ночном приключении и стал лихорадочно пытаться восстановить его в мозгу в деталях.
Не во всех, но вроде восстановил и начал думать, не стоит ли еще разок наведаться в тот дом, только уже трезвым.
Вопрос, конечно, интересный, однако вот лица… Лиц я практически не запомнил.
Да-а, проблема… Я лежал и рассуждал под бубненье телевизора: идти — не идти, идти — не идти? А может, звякнуть друзьям и попросить выяснить, что это за шалман там открылся? Еще и "отцом", гады, обзывали! Тоже мне, "сынки" нашлись!..
И в этот момент мои трудные (потому что давались они с превеликим трудом) мысли прервал звонок. Не телефонный, а в дверь.
Я болезненно поморщился: кого нелегкая принесла?! Но делать нечего — кряхтя поднялся, рыкнул:
— Место! — И пошел открывать.
Открыл.
И жутко обрадовался.
И горько простонал:
— Слушай, ну выведи Джона, а? Не погуби! Христом-богом молю!..
Это случилось в феврале, во время моего последнего, то есть, теперь уже предпоследнего закидона. Часа в три ночи я вылез по сугробам из родных кущей к трамвайной остановке, но поскольку домой не хотелось — еще, видите ли, не нагулялся! — подошел к ночному киоску.
Но и пить (в смысле крепкого) тоже уже не хотелось; я купил бутылку пива, попросил парня-продавца откупорить и, потягивая на двадцатиградусном морозе "Оболонь", завел с ним какой-то полупьяный-полуинтеллектуальный базар. Парнишка оказался толковым и смышленым, мы весьма приятно общались через окошко, я заглотил еще бутылку — и вдруг с удивлением обнаружил, что, кажется, мало-помалу начинаю замерзать.
Открытие было не из радостных, и я предложил симпатичному продавцу впустить меня к себе и уже в тепле продолжить наши беседы.
А малый-то оказался с гнильцой. Он скорбно покачал головой и сообщил, что по инструкции это не положено.
Я возразил, что по инструкциям, к сожалению, много чего не положено и что инструкции для того и существуют, чтобы их нарушать. Дудки: умный гадёныш только крутил балдой и аргументировал свою вшивую позицию пошлым: "А вдруг я вас впущу, а вы дадите мне по голове и ограбите киоск?"
Обидевшись, я заверил, что по голове могу дать ему и отсюда; надо только шарахнуть как следует по стеклу, и никуда он, милый, не денется. Однако подлый сучонок, протянув указующий перст влево, довольно ухмыльнулся: "А по стеклу вы бить не будете, ясно?"
Я оглянулся — на другой стороне широкой улицы, метрах в пятидесяти от нас, стоял милицейский "козёл". В смысле — машина, а не человек в милицейской форме. Я даже и не слышал, как она подрулила. Но бояться-то мне, по идее, нечего: не шатаюсь, не корячусь, никого не трогаю (правда, и трогать некого), так что коли менты нормальные…
Оказались — действительно нормальные, прикапываться не стали, постояли-постояли, да и уехали.
Зато у меня стучали уже не только пальцы, а и зубы. Я сделал последнюю попытку: предложил бздуну купить у него бутылку вина и распить ее вдвоем в тепле.
Голый номер.
И вот тогда, обидевшись уже не на шутку, я заявил, что вино все равно куплю, но не у него, а в киоске напротив, и он, гнида, лишится в результате этого части своей сменной выручки.
Однако гнида ответила, что инструкция и здоровье дороже выручки, и пожелала мне счастливого пути.
Я тоже вежливо попрощался и заковылял через дорогу. Начало мести, и я поднял воротник — но что толку? Подошел к конкурирующему с бздуном киоску, обозрел витрину и постучал в окошечко с намерением взять бутылку и пластмассовый стакан.
Окошко открылось, я протянул деньги и сообщил, что мне нужно. Бутылку, стаканчик и сдачу подала девушка в толстом и длинном, как короткое платье, свитере, и только она собралась было опять закрываться, я, малопослушными от мороза и ветра губами, промычал:
— А вы не хотели бы выпить со мной?
Девушка улыбнулась и покачала головой:
— Нет, спасибо.
— Но почему?! — искренне изумился я. — Почему никто не хочет со мной пить? Такой холод! А трамваи не ходят, и машин тоже не видно. В общем, если я прямо сейчас не выпью, то совсем окоченею, и утром первый покупатель обнаружит возле вашего прекрасного киоска мой хладный труп!