— Уволилась?.. — тупо переспросил я. — А когда?
— Да дней десять уже.
— Ага… Спасибо… Простите…
Игривый смешок:
— А может, и я на что сгожусь?
Я побрел к машине. Не отвечать же ей согласно оригиналу.
А вечером (как раз собирался кормить Джона) раздался звонок в дверь.
— Иду! — Схватил своего вундеркинда за ошейник и щелкнул замком. Заученно пробормотал: — Не бойтесь, он не… — И замер.
— Вы-ы?..
— Здравствуйте.
Она шагнула через порог и, только сейчас разглядев мое сокровище, вдруг восторженно выдохнула:
— Ой, какой!
Я оттащил моментально завилявшего огромным как опахало хвостом Джона от двери: любит женщин, собака. И в кого только такой!
— Закрывайте! Закрывайте! — Потом: — Извините… — И, засунув Джона в комнату, запер на шпингалет. Растерянно повернулся…
Наташа как-то странно смотрела на меня.
И молчала.
Я смотрел на нее тоже как-то странно.
И тоже молчал.
Но наконец вздохнул как паровоз и сказал:
— Послушайте… Послушайте, я не знаю, зачем вы пришли, но… Я тут всякое передумал и… Знаете, если бы раньше… — А потом вдруг брякнул: — И вообще, извините, но я не педофил!
Глаза ее изумленно расширились. Через секунду она побледнела. А еще через секунду хрипло произнесла:
— Вы… Вы не педофил… Вы — дурак! — И мертвой хваткой обхватила меня за шею…
Глава третья
Ну? Теперь вам всё ясно?
И вот этому-то юному созданью я, мучаясь с бодуна, простонал:
— Слушай, выведи Джона, а? Не погуби! Христом-богом молю!..
Нет, что мне нравится в Наталье (хотя, конечно, и не только это), — она человек дела. За три месяца нашего знакомства я уже усвоил: сперва она сделает то, что важно и необходимо на данный, конкретный момент, а все разбирательства и сантименты оставит на потом. Но, впрочем, термин "сантименты" к ней подходит с трудом. Она очень спокойная, не по летам уравновешенная, а порою даже несколько холодная особа. А еще… А еще я время от времени просто диву давался — ну что она во мне нашла? Зачем я ей? И, естественно, в первую очередь — из-за разницы в возрасте. Нет-нет, душой-то и телом я еще как бы молод, однако вот паспортными данными и умом… Ёлки, да ведь эта девочка, встреть я, к примеру, лет двадцать назад и, так сказать, полюби ее мать, могла бы быть моей дочерью!..
Обычно, когда мною овладевают подобные мысли, я усиленно начинаю заниматься всяческим моральным самобичеванием, самоедством, посыпанием главы пеплом и прочим флагеллантизмом и занимаюсь, покуда не приходит она и не дает мне по шее. Когда образно, а когда и буквально. Но вернусь к тому, с чего начал: Наталья сначала сделает дело — помоет ли посуду, ежели я запустил кухню, либо еще что, а уж потом обращается к сфере духовной — вправляет мне мозги.
Вот и сегодня: вернувшись с Джоном и вытерев ему лапы (я как заяц прижух на диване), Натали разделась — в смысле сняла плащ — и, войдя в комнату, безо всяких прелюдий приступила к допросу.
Впечатав меня сильным бедром в спинку дивана — "Подвинься!", — она отбросила со лба волосы и ровным тоном поинтересовалась:
— И где же тебя носило?
Я "удивился":
— Меня?!
— Ну не меня же. Последний раз звонила в три — как дура набирала каждый час. Ты не отзывался.
Я грустно кивнул:
— Да-да. Не отзывался. В три еще не отзывался. Однако вот если бы ты позвонила в четыре, а лучше в начале пятого, то я бы уже отозвался.
Натали усмехнулась:
— Снова — "ностальгия"?
Я простонал:
— А ты как думала! Память сердца это, милая… Да, кстати, твой киоск почему-то снесли.
— Знаю. Проезжала там недавно, видела.
— Жаль, — вздохнул я. — Хороший был киоск. В нем я провел одну из самых лучших, хотя и самых аскетических ночей в своей жизни, честное слово.
Она склонила голову набок.
— Не подлизывайся.
— Вовсе и не подлизываюсь — серьезно! Замерзал как ямщик, а в результате отхватил такой приз… Но между прочим, ты как разговариваешь со старшим и по званию и по возрасту?! Равняйсь! Смирно!
Наталья сочувственно поморщилась:
— Страдаешь?
— Не то слово! — проныл я. — И страдаю, и болею, но мужественно лежу и жду конца, каким бы он ни был.
— Будет тебе сейчас конец, — пообещала она.
Я закатил глаза и сложил руки крестиком:
— Валяй. Пристрели, чтоб не мучился, а не то…
Продолжение стона она зажала губами, а мою молодецкую грудь — грудями. Будучи ослабленным после беспокойной ночи, я чуть не задохнулся. Поцелуй, впрочем, длился недолго: через пару секунд Натали отпрянула от меня словно от унитаза.