Юрская Елена
Возвращение - смерть
Юрская Елена
ВОЗВРАЩЕНИЕ - СМЕРТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
- Может, все таки самолетом? Сегодня есть два рейса. На коммерческий мы ещё успеваем, - осведомился сопровождающий.
- Нет, спасибо. Хочется поездом, - Наум протянул руку, обозначил пожатие и вскочил на подножку. - Спасибо, - ещё раз повторил он.
- Наш человек в СВ рядом.
- В этом нет необходимости. Я с неофициальным визитом.
- Так нам всем будет лучше, если что стучите, - сопровождающий вдруг по-мальчишески улыбнулся и закашлялся.
- Слушаюсь стучать, - усмехнулся Наум и скрылся в вагоне.
Вспомнить все. Был, кажется, такой американский фильм. Можно не видеть родину двадцать лет и в один момент узнать её по запаху. Носки, табак, сырое белье и пот проводницы. Но спрыгивать поздно. И не солидно. В пятьдесят лет нужно уметь следовать по заданному курсу. Наум провел рукой по лысине и рванул на себя дверь купе. Ручка заскрежетала, накренилась, но не поддалась.
- Что это Вы тут хулиганите, гражданин? СВ забронировано, проводница, всколоченная столичными впечатлениями, высунула половину тела в тесный коридор. - Я Вам говорю или кому? Бросьте ломать имущество! И вообще - где Ваш билет? Ходят тут всякие, уважаемым депутатам ехать мешают.
Наум улыбнулся. Одним из преимуществ его судьбы была непрезентабельная внешность. Впрочем, при хорошем костюме он вполне тянул на министра. Но без оного сливался с "бодрой массой служащих". Невысокий, лысеющий, с явно выраженным брюшком - в глазах проводницы он выглядел заблудшим по неопытности челночником. Даже жалко было разочаровывать женщину. Он полез во внутренний карман пиджака и достал аккуратно сложенный билет.
- Это мой номер. Откройте, будьте любезны.
- Ишь ты, - она выдохнула, с сожалением рассталась с массой домашних заготовок на тему "кто ты такой" и неуклюже прицепила к раскрасневшемуся лицу улыбку. - У нас чай есть. Для Вас специально. "Липтомн". Тю, черт, "Липтон". Вот. Будете?
Он тоже так мирился. В песочнице и в школе - а у меня "Гулливер" будете.
Дверь четвертого купе медленно проехала и явила миру широкоплечего парня в тельняшке. Для полноты картины встречи заморского гостя ему не хватало матрешки, но этот факт Наум потом занесет в протокол. Парень, судя по всему, был выдан ему в надзиратели. Или - в телохранители. Один хрен. Но тюремная лексика плюс запах - это что-то да значило. Добро пожаловать домой...
- В чем дело, малышка? Ты че тревожишь уважаемого гостя. Ну-ка живенько мне, - парень лихо цыкнул зубом и попытался обозначить стойку "смирно". Демократическое будущее новой страны никак не выравнило спину. Молодежь была шарнирной и к боям за власть, видимо, не готовой.
- Все в порядке. Спасибо, - Наум кивнул и, повернувшись спиной к онемевшей публике, затворил за собой дверь.
- Так чай как же?
- Да не лезь ты, кому сказал. Надо будет - сам зайду, - тон телохранителя вдруг стал игривым.
- Так ведь обманешь? - захихикала проводница.
Наум вздохнул. Там, без него, намечалась своя, очень интересная жизнь. А он - как всегда. Только нары да дорога.
Поезд тихо качнулся, на миг замер и резко рванул вперед. "Ну, с Богом," - сам себе пожелал пассажир. Он лег на уже застеленную полку, достал сигареты и в раздумии посмотрел на дырочки в потолке, обозначившие присутствие кондиционера. "Курить или не курить" - этот вопрос он решал последние два месяца. Правда, совершенно по другому поводу. И в совершенно других обстоятельствах. Вопрос был таким мучительным и страшным...Таким мучительным и страшным...
Но здесь Наум легко улыбнулся, представил себе возможный скандал с дико аллергизированной соседкой, которая непременно начнет стучать во все двери и сразу, и убежденный в незамедлительном наказании чиркнул спичкой.
Наум выбрал поезд, считая его тайм - аутом, временем для раздумий. Потому что как самый настоящий еврей он постоянно маялся над проблемой "ехать или не ехать". А если ехать, то делать или посмотреть. А если посмотреть, то что делать потом?
Его жена Галит всегда упрекала Наума в нерешительности. В самые неподходящие моменты у неё разыгрывалась жуткая мигрень, и она устраивала скандалы. "Если бы тебя не выперли тогда из Союза как диссидента, ты сидел бы в подвале НКВД и писал свои листовки. Если бы мой папа, этот святой человек, не сказал бы тебе, что нам пора жениться, ты убирал бы улицы, если бы не я, ты вообще бы ничего не мог придумать. Ну почему ты такой? И зачем мне это все надо?
Двадцать лет она спрашивает его об этом и он не знает, что сказать в ответ. Может быть, все дело в том, что она ругается на иврите? - разве он подходит для того, чтобы по-настоящему выяснить отношения.
А как Галит кричала перед его отъездом! "Ты хочешь провести там отпуск? Нас приглашают влиятельные люди. Нам надо думать о будущем. Наша страна нуждается в тебе, а ты едешь вытирать сопли своим паршивым гоям. Этим вонючим алимам? И кто только вбил тебе такое в голову? И кто только будет потом носить за тобой судно? Ты же будешь пить там эту ужасную воду?"
"И ещё - водку" - подумал тогда Наум. "А социальная служба Израиля за все это ответит. Ничего страшного."
Галит была права в одном - он теперь мало принадлежал себе. Он теперь стал государственным человеком - помощником министра, заместителем председателя русской партии "Баль - Алия". Его заслуги перед исторической родиной были столь велики, что ни один его визит уже не мог рассматриваться как приватный. Но что поделать?
Едкий дым расползался по купе и покрывал потолок незатейливыми узорами. В дверь тихонько поскреблись.
- Открыто, - буркнул Наум и не думая гасить сигарету.
- Ой, - засмущалась проводница, да Вы тут никак курите? Ой, так Вам же, наверное, неудобно? И пепел стряхнуть некуда. Так у меня ж в тамбуре, не поверите, чистота какая и коробочки для бычков, извиняюсь, окурков своими руками делала. Так...
- Я больше не буду, - он решил обойтись без скандала. Тем более просили так по-хорошему.
- Та я ж не про то. Я же мигом - баночку принесу. Вам с железа, чи со стекла? И по-русски Вы так хорошо говорите, а сказали - иностранец. Хоч у нас теперь кожный еврей, я извиняюсь, иностранец.
- Я - еврей, - смело сказал он. Получилось легко, без надрыва, без вызова. С достоинством, усугубленным возможными кредитами для обнищавшей неисторической родины.
- Так и среди них хорошие люди бывают, спокойно заявила проводница. Вот у моего свата, например, сосед. И что, что еврей - лишь бы не жид. Вот как я считаю. Так лучше со стекла?
Он кивнул и улыбнулся. Ничего не изменилось. Можно начать все сначала. Снова уехать в Москву, примкнуть к какой - нибудь "хельсинской группе" и начинать бороться за право каждой нации быть тем, кем она хочет быть. Стоп! С кем бороться - с проводницами в купе? Докатился. Следующая остановка полный бред. Желающие могут сойти и поселиться навеки.
- Извините, а? - проводница виновато уселась ему прямо на ноги. - Чего не сболтнешь? Меня вот Катя зовут - хотите вместе покурим?
Хотите - не хотите. Наум не хотел ничего. Ну разве что... Только об этом ещё нужно было думать. А так - ничего. Он кивнул. Катя присела и отважно затянулась знакомой дешевой (или уже дорогой? Это смотря чем мерить) "Примой". Стало тихо и дымно. Кроме готовых отняться под Катиным весом ног ничто не мешало думать.
- Что - то Вы бледненький, - изрекла она, плюнув в ладошку, чтобы затушить окурок. Стеклянную пепельницу из-под нежинских огурчиков, видимо, берегли исключительно для высоких гостей. Наум представил, как строгий бригадир осматривает тамбуры и вычитывает своих нерадивых подчиненных за окурки с обнаруженными на них прикусами каждой. "В стране безработица. В мире - безработица. Все плохо", - подумал он и улыбнулся.
- А я Вам музыку включу. На весь вагон. Кассета есть новая - класс. Под музыку веселее, - Катя неуклюже подмигнула, выхватила пепельницу, выбежала, стремительно появилась вновь, оставив на столике чай "Липтон" и нераспечатанную пачку "Мальборо". Эти сигареты Наум не курил. Но положил под подстаканник пятидолларовую бумажку. От щедрот. За которые Галит стерла бы его в порошок.