Судьба на сей раз пощадила Баркову. Более того — она дожила до освобождения. Помог А. Т. Твардовский. В 1965 году Баркова была полностью реабилитирована. Жить ей предстояло после этого одиннадцать лет. Одна, без семьи, без родственников прожила она остаток жизни в Москве в коммунальной квартире на Суворовском бульваре.
Мне посчастливилось впервые встретиться с Анной Александровной осенью 1972 года. Прямо скажу, приход «доцента», «историка литературы» вызвал у Барковой если не раздражение, то какое-то сердитое недоумение. В её маленьких глазах буравчиках читалось: «Неужели кому-то еще интересно мое прошлое? Ну забыли и забыли…» Понадобились не одна встреча, не одно письмо, чтобы стала понятна первоначальная суровость Барковой. За ней стояло нежелание быть только в прошедшем времени, она отстаивала свое право жить в настоящем. Эта измученная жизненными испытаниями женщина не мыслила себя вне современного искусства.
Стихи Баркова писала до самой смерти. Однако она прекрасно понимала, что в ближайшее время опубликовать эти стихи невозможно. Кто-кто, а Баркова не обманывалась насчет истинного характера жизни, которую мы сейчас называем застоем. Подлаживаться к этому времени она не могла и не хотела. С нескрываемым презрением относилась Баркова к литературным временщикам, о чем свидетельствует, например, такое её стихотворение, написанное задолго до «застоя»:
И все-таки Баркова верила, что время для её творчества придет. Сегодня мы становимся свидетелями правоты замечательной поэтессы. В 1988 году на страницах газеты «Рабочий край», журнала «Огонек» появились первые подборки её неизвестных стихов. И вот наконец выходит книга, где собраны стихотворения Барковой, написанные в разные годы. Далеко не все вошло сюда из созданного поэтессой, но, как говорится, ляха беда начало.
Конечно, еще не пришло время для глубокого рассмотрения всего того, что было создано Барковой после сборника «Женщина». И все-таки попробуем дать хотя бы предварительный набросок творческого пути поэтессы, следующего за её поэтическим дебютом.
Во второй половине 20-х годов Баркова все дальше отходит от патетики «отвлеченного романтизма». В данном случае этот отход вряд ли объясняется известными «гримасами нэпа», напугавшими тогда многих романтически настроенных поэтов. Баркову тревожит не внешняя перекраска времени, а его качественное перерождение. Её пугает наступление безжалостной прозаической эпохи, ставящей крест на человеке, который ощутил революцию как звездный час освобождения от духовного рабства. И здесь по-своему давала о себе знать реакция на вызревание страшной антигуманистической власти, называемой сегодня культом личности. Баркова раньше многих поняла черную бездну этой власти. Раньше многих поняла она развращающую силу ненависти, которая оправдывается «могучими словами».
Понятия и образы, нередко положительные в поэзии Барковой первых лет революции, начинают все чаще оборачиваться своим коварно-бесовским подтекстом. Нет, это, вероятно, дано только поэзии: увидеть из двадцать пятого года кровавый тридцать седьмой!.. Но что делать поэту с таким даром предчувствия? Может быть, остается одно — признать бессилие поэтического слова, расстаться с ним навсегда?